джинсы, двигались в такт отечественному року, нисколько не заботясь о соответствии коммунистическим нормативным представлениям о поведении. Вслед за музыкой пришел новый внешний вид, с внешним видом — отношение к жизни, а с отношением — политическая апатия и ироничный взгляд, который, казалось, застыл во времени. По мнению Юрия Слёзкина, его поколение жило в мире, «ощущая отсутствие будущего, ощущая себя отрезанным от реальной жизни, от настоящего мира, от свободы»[1177]. Подобная ситуация, даже если речь шла только об образованной городской молодежи, не могла не иметь политических последствий. Перестройка была ответом не только на экономические проблемы, но и на позднесоветскую ментальность.

Молодежь в целом и хиппи в частности активно участвовали во многих инициативах перестройки, не в последнюю очередь потому, что они раньше других, еще до Горбачева, заявили о своем праве на свободу собраний и свободу слова. Советское государство с запозданием признало огромную силу так называемых «неформалов» — нонконформистской молодежи, значительную часть которой составляли хиппи. Власти допустили этнографов и социологов к хиппующим, панкующим или рассекающим на скейтбордах молодым людям, тусующимся на улицах столицы и других крупных городов. Исследователи из комсомола, здравоохранения и судебной системы изучали, что движет этим миром, который существовал прямо у них перед глазами, но, казалось, находился за миллион световых лет от проблем безразличия и скуки, с которыми они пытались справиться[1178]. Они пытались их вовлечь и интегрировать в различные объединения, организованные комсомолом, который неожиданно стал представлять себя защитником молодежных субкультур. Неформалов даже привлекли для выпуска одного номера журнала «Крокодил»[1179] — невиданная вольность. Но уже невозможно было не замечать, что все это — лишь запоздалая попытка заигрывания с электоратом, который считал, что официальные структуры равносильны репрессиям. Когда 31 декабря 1991 года Советский Союз перестал существовать, молодежь и нонконформистская культура практически не испытали волнений: их постсоциалистическая жизнь длилась уже два десятилетия.

Советские хиппи тоже способствовали развалу Советского Союза. Возвращаясь к одному из вопросов, поставленных в начале книги, следует отметить, что советские хиппи показали, насколько эффективно можно растянуть дистанцию между центром и периферией. Они продемонстрировали, что не так уж нереально жить в стороне — и даже совершенно отдельно — от советских норм. Они показали, что с помощью созданной ими большой и сложной системы можно поддерживать иллюзию свободы, хотя бы на непродолжительное время, например летом, оторвавшись от рутины позднесоветской жизни. Они также показали, что большие части советской жизни могут быть заменены чем-то альтернативным, созданным ими самими: общение, язык, развлечения и даже пространство и время. Они показали, что в конце концов у режима не так уж много инструментов, чтобы подавить их образ жизни больше чем на мгновение. Главное, чтобы хиппи было достаточно много и чтобы их образ жизни был достаточно сильно укоренен в нормах, ритуалах и социальных сетях. В общем и целом советские хиппи продемонстрировали, как можно быть несоветскими в советском мире. Самим своим существованием они подавали чрезвычайно сильный пример. Но их сила не обязательно заключалась в сопротивлении. Как было показано в предыдущих главах, их встроенность в позднесоветские условия и успешная к ним адаптация сделали их таким долгоживущим явлением. Будучи совершенно уверенными в том, что они «другие», советские хиппи все больше становились частью позднего социализма — фрагментированного, чрезвычайно сложного, многообразного общества и структуры со множеством различных социальных норм. Эта структура характеризовалась как своим ядром, так и периферией. Хотя не исключено, что это поздний социализм стал похож на хиппи: безразличный к политике, но использующий хитроумные тактики выживания.

Именно эта адаптация к официальным правилам, а также их постепенное сближение и сочетание с нонконформистскими нормами, вероятно, наиболее поучительны при осмыслении значения контркультур в авторитарных системах. Чему мы можем научиться на примере советских хиппи? Прежде всего тому, что в глобализированном мире культурная изоляция невозможна. Даже во времена Сталина стиляги находили лазейки в железном занавесе, чтобы сформировать свой вариант джазовой культуры. В менее жестокие времена Хрущева и Брежнева щели в железном занавесе превратились в прорехи. Именно тогда официальная культура начала идти на уступки — не в последнюю очередь потому, что во времена холодной войны уровень жизни людей и их удовлетворенность стали мерилом успеха коммунизма в соревновании с Западом. Это сделало изоляцию невозможной в условиях богатой культурной жизни.

Ил. 89. Саша Пеннанен и Света Маркова на ступеньках библиотеки им. Ленина, Москва, 1969 год. Фото из личного архива В. Буракова

Также стали невозможными тотальные репрессии. Поэтому второе, о чем мы узнаем, изучая советских хиппи, заключается в следующем: антагонистические, казалось бы, силы могут сосуществовать в устойчивых структурах. После того как Хрущев стал выступать как поборник политики социалистической законности, советская контркультура вынуждена была в той или иной степени приспосабливаться к государству, находясь в то же время под его пристальным наблюдением. То есть это означало, что контркультуры должны бросить вызов правящему режиму и одновременно сосуществовать с ним. Хипповской культуре постоянно приходилось проверять, в какой степени она может быть «контр», а в какой должна быть «советской». Иными словами, хиппи вынужденно пересоздавали локальные версии самих себя, которые были способны к выживанию, но при этом обеспечивали бы им антисоветскую идентичность, связывающую их вместе. Одновременно режим искал возможность ограничить влияние представителей контркультуры, при этом не разрушая своего образа общества, лучшего по сравнению с Западом. Некомпетентность официальных властей находилась между этими двумя полюсами. Некомпетентность означала как частые аресты, так и неумение сотрудников милиции определять запах гашиша. Некомпетентностью была картотека комсомольской дружины, озаглавленная «Хипи» — с одной «п», а также поиск лидеров, которых на самом деле не существовало. Некомпетентность означала сбор огромного количества информации при полном непонимании того, чем именно хипповская жизнь так привлекает молодых людей. Непохоже, что КГБ так же смог проникнуть в общество, как восточногерманское Штази, которое, в свою очередь, тоже не смогло сдержать недовольство среди молодежи[1180]. Но одновременно с отчуждением успешно существовала советская социализация, означавшая, что даже советские хиппи не порвали окончательно с советскими установками. В результате у позднего социализма была своеобразная особенность: взаимодействие между официальными нормами и неформальными субкультурами, которые настолько переплелись, что фактически стали одним целым.

В-третьих, история советских хиппи рассказывает нам о том, что контркультуры служили клапаном, через который авторитарный режим мог выпускать пар под контролем (или, по крайней мере, им хотелось так думать), но этот клапан неизбежно