влиял на производство пара. Попытка советских властей взять под контроль контркультурные силы, разрешив альтернативной культуре существовать, изменила лицо советского общества — не одномоментно, радикальным образом, а небольшими эволюционными изменениями, которые в совокупности были значительны настолько, что затрагивали основы самого режима. Меры, которые применяли власти для контроля и нейтрализации контркультуры, в итоге неизбежно подрывали официальную культуру уже самим фактом санкционированного существования контркультуры. В сложном взаимодействии культуры и контркультуры, направленном на взаимное выживание, в то же время присутствовали разрушительные силы, затрагивающие всех участников. Этот вывод актуален не только при рассмотрении контркультурных сил в путинской России, но и при анализе молодежных футбольных фанатов в Иране, хипстеров в Китае или Тунисе. Советские хиппи продемонстрировали, что ни малочисленность, ни отсутствие политических амбиций, ни их оттеснение на второй план не означают, что контркультуры не имеют влияния.

Масштаб симбиоза между хиппи и поздним социализмом стал очевиден вскоре после 1 января 1992 года. Если поначалу новые свободные 1990‐е годы позволили хиппи осуществить все намерения, задавленные при коммунистической власти, — жить в полуразрушенных домах, не работать, употреблять ЛСД и героин (пусть и нелегально), то суровая реальность перехода к капитализму вскоре положила конец большей части Системы. Жить совсем без денег теперь уже было нельзя, и даже люди, имеющие работу и профессию, с трудом сводили концы с концами. Новые границы разрушили всесоюзный характер Системы. Не только их стиль, но и сама жизнь оказались под угрозой исчезновения в суровых условиях нового времени. Многие люди погибли из‐за нищеты и наркотиков, о других же больше никто не слышал. Юра Диверсант пошел прогуляться 20 февраля 1999 года и замерз насмерть. Солнце умер 3 сентября 1993 года от травмы головы, уже находясь в больнице, после эпилептического припадка, который, скорее всего, был вызван чрезмерным употреблением алкоголя. Офелия погибла в январе 1991 года от передозировки наркотиков. Приятели, испугавшись последствий, бросили ее тело в Москву-реку, вместо того чтобы вызвать скорую помощь. Красноштан исчез где-то году в 1994-м. Вася Лонг, открывший в Москве магазин татуировок и хипповских вещей, стал жертвой бандитов и перебрался в Ростов-на-Дону. Кисс покинул Россию в 1992 году, поселившись в Нью-Йорке, где летом 2017 года был убит соседом-наркоманом. Вячеслав Ересько стал закоренелым преступником и умер от туберкулеза в украинской тюрьме в 2001 году. Сорри и Солдатов умерли от рака — в 2009 и 2010 годах соответственно. Миша Бомбин в 2011 году утонул в реке недалеко от того места, где находился летний лагерь Гауя. Азазелло был сбит машиной летом 2016 года. Список продолжается. Десятки бывших хиппи умерли раньше срока. Сотни эмигрировали. Тысячи вернулись к обычной жизни. Лишь немногие легко перешли к жизни в капиталистической России. Те, кто сделал карьеру, как правило, были на пути к успеху еще в советское время. Из рок-музыкантов только Андрей Макаревич и Борис Гребенщиков, а также музыкант и актер Петр Мамонов добились настоящей звездной славы. Впрочем, некоторых бывших хиппи можно встретить и в других местах: в администрации Путина и в руководящей верхушке РПЦ, на виллах Рублевского шоссе и в высотках на Варшавском шоссе, а также в США и Великобритании, Израиле и Германии, Таиланде и Индии.

Один из моих коллег, любезно согласившийся прочитать книгу до ее публикации, оставил ремарку, касающуюся, как он выразился, «безумных смертей», описанных в предыдущем абзаце. «Это очень русский конец, — написал он, — все умрут», ссылаясь на постсоветский фильм «Все умрут, а я останусь» Валерии Гай Германики — дочери Игоря Дудинского, вечного богемного тусовщика и некогда мужа легендарной Офелии (которая была его второй по счету женой из тринадцати). Мой коллега сказал, что лучше помнить об их безумных жизнях, а не безумных смертях[1181]. Я не могу с этим не согласиться. Очень хочется завершить историю хиппи чтением в обратном направлении, начиная с трагического конца (в конце концов, любая смерть — трагедия). В своих выступлениях и докладах я всегда отказывалась от концепции «но все плохо закончилось». Мне бы не хотелось, чтобы от последних страниц моей книги у читателей создалось впечатление, что смерть — это все, что было и что осталось от советских хиппи и советской хипповской культуры. Огромное наследие, которое они оставили позднему социализму, было убедительно продемонстрировано в предыдущих главах. Можно было бы многое сказать об интеллектуальных и личных связях, которые соединяют нынешние маяки постсоветской культурной жизни с людьми, населяющими эту книгу. Но, возможно, самый сильный аргумент против такого трагического прочтения заключается в том, что жизнь советских хиппи по-прежнему увлекает очень многих. Когда я рассказываю людям о своих исследованиях, находках и статьях, я вижу, что им это интересно. На протяжении многих лет мои коллеги, друзья и случайные незнакомцы приходят в восторг от моих историй и их героев. И хотя концовки этих историй могут быть захватывающими, они никогда не исчерпывают того, что есть в них. Напротив, именно то, что им предшествует, делает их настоящими.

***

В 1990‐х большинство бывших хиппи были заняты выживанием. У многих из них были дети. Лишь у немногих сохранились семьи. Кто-то остался в рядах либеральной оппозиции. Довольно много людей ушли в религию, преимущественно примкнув к православной церкви. Загнанная в подполье церковь уже в советское время была для хиппи популярным источником духовности. После восстановления и открытия храмов и монастырей в стране хиппи в них потянулись — прихожанами, монахами и монахинями и даже священниками. В случае с российскими хиппи этот поворот к церкви часто сопровождался чувством национальной гордости или, по крайней мере, национальной исключительности, потому что начиная с девяностых РПЦ стала прославлять русскость как богоизбранность. В то время как балтийские и украинские хиппи могли вплести личную хипповскую историю сопротивления в национальную историю освобождения, для русских хиппи коллективная идентичность стала ловушкой. Как и многие другие их соотечественники, они разочаровались в Западе — возможно, даже сильнее, потому что западные идеи свободы и образа жизни какое-то время находились в центре их существования. Они не могли просто найти утешение в ностальгии, потому что это переворачивало историю их жизни — которая проходила в антисоветских терминах — с ног на голову или даже полностью ее обесценивало. Некоторые совершали полный разворот, начиная отрицать собственный опыт и уверяя, например, что это ЦРУ создало советских хиппи, чтобы с их помощью изнутри развалить Советский Союз. Другие продолжали настаивать на собственной полной аполитичности, принижая свое историческое значение и политическую субъектность и ответственность, которая у них могла быть. Тогда как другие не отказывались от бунтарской идентичности, однако сосредоточивались