Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ил. 87. Офелия и Рита (Еганова) дома: дети, возраст и домашнее хозяйство трудно совмещались с вечно молодым и подвижным миром хиппи. Фото из архива А. Еганова (Музей Венде, Лос-Анджелес)
Хотя лишения, которые испытывали хиппи, не были секретом и даже служили основой для определенной гордости и самолюбования, социальные и медицинские последствия хипповской жизни, которой отдавались без остатка, признавались ими редко. Слова «сожаление», как и слова «стыд», не существовало в хипповском лексиконе. Жизнь хиппи была в какой-то степени свободной, но за эту свободу приходилось расплачиваться другими свободами — об этом хиппи начинали догадываться только тогда, когда возраст и здоровье больше не позволяли им испытывать иллюзии вечной молодости. Ева Брашмане тоже поняла, что ее свободная жизнь не может длиться вечно: «У подруг ночевала: две недели у одной, две недели у другой. Тогда зима была. Я вообще там, на лестницах, нельзя к маме идти, она там будет свое, и сын в Лимбажи, и все так плохо… Взрослый человек, 28 лет. Это потом пришло ко мне, что долго так нельзя. Свобода свободой, но долго так нельзя»[1147].
Офелия жила «свободной» всю свою жизнь. Но и она не всегда была уверена, что это именно то, чего бы ей хотелось. По словам ее подруги Йоко, в 1980‐х годах ей захотелось семейной жизни с Азазелло. Они вместе въехали в квартиру его умершей матери. Йоко вспоминала, что Офелия стала заниматься домом: сшила занавески и украсила квартиру цветами. Она была готова обменять часть хипповской жизни на домашний уют. И еще она очень хотела ребенка[1148]. Но Азазелло начал пить, причем так сильно, что жить с ним стало невозможно. Он признавал потом, что это по его вине они разошлись — после десяти лет совместной жизни. По его словам, он так себя повел, потому что испугался этой перемены в Офелии, ее стремления к семейной жизни[1149]. Офелия не просто так к этому пришла. Она также испытывала давление возраста в субкультуре, которая не только прославляла молодость, но в которой образ жизни и самоидентичность также были только для молодых. Помимо всего прочего, Офелия создавала свой образ на женском умении обольщать. Глядя на ее отношения с мужчинами, сложно было сказать, кто здесь друг, кто ученик, а кто любовник. С годами Офелии пришлось смириться с новыми обстоятельствами. Ее юные любовники Шекспир и Лайми эмигрировали: один — в США, другой — в Израиль. Ее муж Игорь Дегтярюк отбывал трехлетний срок в психиатрической больнице тюремного типа за наркоторговлю. И наконец, ее новый бойфренд Сергей Батоврин, который был на пять лет младше, ушел к более молодой девушке, не из хипповской тусовки, чтобы вскоре на ней жениться. По свидетельствам нескольких человек, Офелия очень тяжело перенесла случившееся и практически никогда больше не произносила его имени[1150]. Ее близкая подруга Надя сказала про нее так: «Она была до определенного момента счастливая, а потом стала злая. Это какая-то ревность к другим женщинам: появлялись другие, не такие мощные, как она, но привлекательные. Это сугубо женский вопрос. Надо прожить много этапов, чтобы простить женщинам, что они другого поколения»[1151].
ПАМЯТЬ И ФЕМИНИЗМ
Эта глава посвящена причинам, из‐за которых воспоминания о женщинах-хиппи не сохранились так хорошо, как о мужчинах. Хипповская жизнь девушек часто была короче и завершалась семьей и детьми, а не превращением в легенду. Воспоминания женщин временами более неоднозначны и сложны, чем у их сверстников-мужчин, поэтому им не так легко влиться во всеобщее прославление безрассудной молодости, которое преобладает в книжных и онлайн-публикациях. Порой их воспоминания включают такое количество табуированных тем, что они предпочитают молчать. Тем не менее существует еще один фактор, заставляющий женщин подстраивать свои воспоминания под общую версию, — то, как хиппи, мужчины и женщины, в то время относились друг к другу и как женщины видели себя в советском/российском обществе в целом. В то время как на Западе новый феминистский дискурс помогал женщинам, которые отличались от других, озвучить свой особый опыт и проблемы вне общей контркультурной риторики, в советском и постсоветском пространстве феминизм прошел путь от никому не известной концепции к концепции, которую принято осуждать. Весь словарь второй волны феминизма, созданный в 1960–1970‐х годах Симоной де Бовуар, Бетти Фридан и другими, который выделял личный женский опыт, советским женщинам в то время был незнаком, а сейчас воспринимается ими как бессмыслица[1152]. Однако в отсутствие терминов сам пережитый опыт оставался неозвученным, оказываясь в тени тех ситуаций, о которых можно было рассказать.
Означает ли это, что в советском движении хиппи не было элементов эмансипации? Феминизм — тогда и до сих пор — непопулярен среди женщин на постсоветском пространстве, но этого нельзя сказать про риторику равноправия. Было бы слишком большим упрощением заявить, что женщины-хиппи не видели себя равноправными партнерами только потому, что их повседневная реальность не соответствовала моим западным представлениям о том, что такое успешная эмансипация. Для советских женщин феминизм означал движение за эмансипацию начала ХX века, основной целью которого было равенство прав для женщин. В Советском Союзе эти цели были более-менее достигнуты. Эмансипация в определенной степени является личным опытом, поэтому нельзя утверждать, что одно понимание феминизма правильнее другого. Еще сложнее обсуждать, какой феминизм существовал, а какой нет и как он повлиял на советское движение хиппи, поскольку и западные, и советские женщины использовали одни и те же слова для обозначения равенства и власти, но вкладывали в них совершенно разный смысл. Таким образом, смотреть и слушать свидетельства советских женщин-хиппи означает не только анализировать отсутствие конкретного дискурса, но и расшифровывать его альтернативы. А также речь идет о деконструкции собственных представлений о том, что сказано или о чем следует сказать.
Нет никаких сомнений в том, что большинство девушек-хиппи считали себя совершенно равными своим приятелям-мужчинам. Рита Дьякова пыталась подобрать правильные слова, чтобы выразить