семилетний ребенок (Соланж было 7 лет осенью 1835 года) слишком хорошо все замечал и понимал.

Во время процесса родителей девочку отдали в пансион госпожи Мартен. По окончании процесса Соланж и Морис были по суду отданы матери и сделали с ней, как мы знаем, путешествие в Женеву и Шамуни, где восьмилетняя белокурая Соланж, одетая мальчиком,[466] как и мать, восхищала всех своей ослепительной свежестью, своей детской красотой, отважностью и неутомимостью в экскурсиях. Конец осени прожили вместе с Листом и графиней д’Агу в Hôtel de France в Париже, а Морис и Соланж вернулись в свои учебные заведения.

Но Морис вскоре стал болеть, напугав этим мать, и к январю 1837 года был по слабости здоровья, мнимой или действительной, взят с разрешения г. Дюдевана из училища (так и не окончив даже среднего образования) и увезен в Ноган, а девочку Жорж Санд оставила в пансионе, чем заронила первую каплю ревности и зависти в ее и без того не кроткое сердце. Однако, Соланж очень мало успевала в этом пансионе. Жорж Санд взяла ее домой и сама принялась серьезно за обучение детей, сначала давая им уроки, а затем доверив это дело Пельтану, потом Рею, затем Мальфилю, позднее опять Рею, а воспитание Соланж поручив специально сестре своего друга Роллина – Марии-Луизе, по прозванию «девице Буре». Но эта правильная жизнь продолжалась недолго, если вообще можно назвать правильной эту постоянную смену учителей, системы обучения и даже распределения времени.

В июле месяце мать Жорж Санд оказалась при смерти, и читатель, может быть, помнит, как Жорж Санд поспешила к ней в Париж. Мориса поместила пока у Гюстава Папэ в замке Арс, а потом, когда после смерти матери она переехала в Фонтенбло, то его к ней туда привез Мальфиль. Соланж же оставалась с «Бурей» в Ногане, и тогда то, как мы знаем, ее вдруг похитил папаша-Дюдеван и умчал к себе в Гильери, а Жорж Санд должна была оттуда освобождать ее – дочь из дома отца! – как похищенную Змеем Горынычем царевну, с помощью жандармов и при благосклонном участии мэров и префектов. (Можно себе представить, какое нежелательное в воспитательном смысле впечатление весь этот инцидент произвел на ребенка!). В виде развлечения съездили в Пиренеи, и наконец вернулись в Ноган, где и прожили целый год почти неразлучно и безвыездно,[467] до осени 1838 г., когда поехали всей семьей на Майорку.

И вот, как ни романтично по внешности было это местопребывание, и как ни романтичен был и состав семьи, жившей в Вальдемозе – о чем умная десятилетняя девочка, очевидно, отлично догадывалась – все-таки можно считать, что эту зиму Морис и Соланж прожили в настоящей семейной обстановке, как подобает детям, играли и гуляли под неусыпным надзором матери, каждый день в определенный час брали уроки, слушали чтение вслух и т. д. Со времени возвращения во Францию эта правильная семейная жизнь вошла, как мы видели, в окончательную колею, и то в Ногане, то в Париже, потекла мирно и тихо, в рамках регулярных занятий и строго распределенного времени. Приходили учителя, шли уроки; к Соланж по рекомендации девицы де Розьер пригласили специальную учительницу мадемуазель Сюэз. В свободное время дети занимались играми среди сверстников, – словом, все как следует в правильной детской жизни. Но было уже поздно! Соланж – способная, умная, одаренная девочка, оказалась не поддающейся никакой домашней дисциплине, упрямой, капризной и просто неукротимой натурой. Она не хотела ни учиться, ни подчиняться чужой воле, доводила учителей до отчаяния, до не меньшего отчаяния доводила и мать. Побились с ней, побились, и пришлось ее вновь отдать в пансион, сначала к Г-же Геро, потом к госпоже Басканс. Жорж Санд говорит:

«Ее нетерпеливый ум не мог ни на чем остановиться, и это приводило в отчаяние, потому что и память, и понимание были у нее великолепны. Пришлось вернуться к общественному воспитанию, которое ее более стимулировало, и к пансионской жизни, которая, ограничивая поводы к рассеянию, облегчает подавление их...

...Я поместила ее к госпоже Басканс в Шальо, где, как она созналась, ей было действительно лучше, чем дома. Живя в прелестном доме и великолепной местности, составляя предмет самых нежных забот и пользуясь частными уроками г. Басканс, человека действительно достойного, она наконец соизволила признать, что образование ума могло быть чем-то иным, чем одним напрасным раздражением. Ибо таково было мнение этой резонерки. Она до тех пор утверждала, что все человеческие знания придуманы единственно «на зло маленьким девочкам»...

Читателя, который поинтересовался бы, как произошло «укрощение строптивой», т. е. как Соланж обуздали и внушили ей интерес к наукам и желание работать, а еще более того, – повиноваться какой бы то ни было воспитательной дисциплине и порядку, мы отсылаем к интереснейшей книге г. д’Эйльи, на которую уже не раз указывали.[468] Это «укрощение строптивой» произошло, как видно из этой книжки, тем же путем, как и всегда, то есть посредством любви: г. и г-жа Басканс сумели найти дорогу к сердцу Соланж, она привязалась к ним, и эту привязанность сохранила до конца своей жизни. К ней отнеслись с отеческим и материнским участием, она – с доверием, и незаметно подчинилась нравственному авторитету, который перешел вскоре в авторитет интеллектуальный. Таким образом, с учением дело пошло на лад.

Но во многих отношениях все-таки было поздно: характер уже сложился, натура по наследственности была не из простых и не из мягких, а главное – не из надежных в смысле нравственной устойчивости. И вот эти черты и сказывались все сильнее и сильнее, при всяком удобном случае и всякий раз, что приходилось поступать не по школьным правилам и не в рамках пансионного заботливого режима, а на свободе, дома, со своими близкими друзьями и знакомыми.

У Соланж было остроумие, которого вовсе не было у ее матери, но остроумие это часто переходило в язвительность и холодную насмешливость. У нее был ум обширный и блестящий,[469] но не согретый материнской сердечностью. Вернее сказать, она была просто бессердечна. У нее были способности выдающиеся, живое воображение, интерес к искусству, к литературе, к политике. Она интересовалась многим из того, что и мать ее, недаром Жорж Санд посвятила ей «Мельника из Анжибо» с надписью: «Дитя мое, будем искать истину вместе». Она даже наследовала до известной степени талант матери (не наследовав ее гения). У нее был дар очаровывать, в обществе она умела быть прелестной. Сплошь и рядом