лучшим творческим актом Джона Д. как раз и была ненависть к нему журналистов, кормящихся киносплетнями. Имея это в виду, Фаррух думал, что знает о предпочтениях Джона Д.: никакой пресс-конференции, никаких заявлений. «Пусть они ломают себе голову», – сказал бы Дхар. Он часто так говорил.

Сценарист вспомнил еще одну его реплику; он ведь не только написал ее – она повторялась в каждой серии об Инспекторе Дхаре, ближе к финалу. У Дхара всегда оставалось искушение сделать что-то еще – соблазнить еще одну женщину, застрелить еще одного негодяя, – но Инспектор Дхар знал, когда остановиться. Он знал, когда заканчивается действие. Иногда лукавому бармену, иногда своему сослуживцу-вечно-всем-недовольному-полицейскому, а то и хорошенькой женщине, которая нетерпеливо ждала случая переспать с ним, Инспектор Дхар говорил: «Пора уматывать». И так он и делал.

В данном случае, глядя фактам в лицо, то есть намереваясь объявить о завершении проекта «Инспектор Дхар», а также желая наконец покинуть Бомбей, Фаррух знал, какой совет подал бы ему Джон Д. Он бы сказал: «Пора уматывать».

Там будут постельные клопы

Раньше, до того как в кабинетах врачей и других помещениях госпиталя для детей-инвалидов появились кондиционеры, над столом, за которым теперь сидел в раздумьях доктор Дарувалла, вращался потолочный вентилятор и окно на площадку для лечебной физкультуры всегда было открыто. В настоящем, когда окно было закрыто и слышался этот вечный шум кондиционера, до Фарруха не доносились со двора крики и плач детей. Когда доктор шел по двору или когда его вызывали в физиотерапевтический кабинет, чтобы проверить, как дела у его пациентов после операции, детский плач его не сильно расстраивал. Выздоровление неизбежно сопровождалось какой-нибудь болью; сустав после операции – особенно после операции – надо было разрабатывать. Но в дополнение к плачу от самой боли дети хныкали в предчувствии боли, и это жалкое нытье действовало доктору на нервы.

Фаррух повернулся лицом к закрытому окну с видом на прогулочный двор; он не мог слышать, как дети плачут и хнычут, но по выражениям их лиц все же мог определить разницу между теми, которым было больно, и теми, кто просто канючил в ожидании боли. Он не слышал, как врачи уговаривали детей выполнять упражнения, но видел это: одному ребенку, с заменой тазобедренного сустава, было велено вставать, другого, с новым коленом, просили, чтобы он сделал хотя бы шаг вперед, кто-то с прооперированным локтем вращал предплечьем. Ландшафт дворика был вне времени для доктора Даруваллы, который считал, что его способность слышать то, что в данный момент слышать невозможно, и есть единственная мера его человечности, в наличии которой он не сомневался. Даже с включенным кондиционером, даже за закрытым окном доктор Дарувалла слышал хныканье и плач. «Пора уматывать», – подумал он.

Он открыл окно и высунулся наружу. Жара в этот пыльный полдень была гнетущей, хотя (для Бомбея) погода оставалась относительно прохладной и сухой. Крики детей смешались с автомобильными гудками и громким, как будто воет бензопила, ревом мопедов. Доктор Дарувалла вдохнул все это. Он сощурился от насыщенного пылью слепящего света и отстраненно посмотрел во дворик – это был прощальный взгляд. Затем доктор позвал Ранджита, чтобы узнать, кто звонил.

Доктора Даруваллу не удивило, что Дипа уже провела переговоры с «Большим Голубым Нилом»; большего, чем добилась жена карлика, доктор и не ожидал. Цирк попытается обучить талантливую «сестру». На это они готовы потратить три месяца – они будут кормить ее, одевать, заботиться о ней и ее «брате»-калеке. Если Мадху можно обучить, «Большой Голубой Нил» будет содержать обоих детей; если она необучаема, цирк от них откажется.

В сценарии Фарруха «Большой Королевский» выплачивал Пинки три рупии в день, пока ее обучали; придуманный Ганеш работал за еду и жилье. В «Большом Голубом Ниле» обучение Мадху считалось привилегией; ей вообще не собирались платить. А для реального мальчика со сломанной ногой привилегией было и то, что его кормили и заботились о нем; реальный Ганеш тоже будет работать. Мадху и Ганеша доставят к месту пребывания «Большого Голубого Нила» «за счет родителей» – или, если это сироты, как в данном случае, – за счет «спонсоров» детей. В это время цирк выступал в Джунагадхе, небольшом городке штата Гуджарат, с населением около ста тысяч человек.

Джунагадх! Потребуется день, чтобы добраться туда, и еще один день, чтобы вернуться. Надо будет лететь в Раджкот, а затем выдержать двух– или трехчасовую поездку до маленького города на машине; водитель из цирка встретит их самолет – без сомнения, лихач-шалопай. Но добираться поездом будет еще хуже. Фаррух знал, что Джулии очень не нравилось, когда он не ночует дома, а в Джунагадхе небось негде будет остановиться, кроме как в муниципальной гостинице, возможно со вшами, а уж с клопами – наверняка. Сорок восемь часов придется разговаривать с Мартином Миллсом, а на то, чтобы писать сценарий, не будет ни минуты. Кроме того, сценаристу пришло в голову, что реальный доктор Дарувалла является частью параллельно развивающейся истории.

Бурлящие гормоны

Когда доктор Дарувалла позвонил в колледж Святого Игнатия, чтобы предупредить нового миссионера о предстоящей поездке, то подумал, а не напророчил ли он чего-нибудь своим сценарием. Он уже назвал вымышленного мистера Мартина «прекрасным учителем в школе»; теперь же отец Сесил сообщал сценаристу, что Мартин Миллс с первых же уроков, которые он провел утром, моментально произвел на всех «прекрасное впечатление». Молодой Мартин, как его все еще называл отец Сесил, даже убедил отца настоятеля позволить мальчикам старших классов изучить Грэма Грина; Грэм Грин был одним из католических героев Мартина Миллса, хотя и не бесспорным.

– В конце концов, писатель довел до сведения большинства католические проблемы, – сказал отец Сесил.

Фаррух, считавший себя давним поклонником Грэма Грина, спросил с недоверием:

– Католические проблемы?

– Например, самоубийство как смертный грех, – ответил отец Сесил. (По-видимому, отец Джулиан разрешил Мартину Миллсу изучить «Суть дела» в старших классах.)

Доктор Дарувалла слегка приободрился; в долгой поездке в Джунагадх и обратно доктору, возможно, удастся склонить миссионера к разговору о Грэме Грине. Интересно, кто еще в любимых героях у этого фанатика? – подумал доктор.

Фаррух давно ни с кем не дискутировал по поводу Грэма Грина. Джулия и ее литературные друзья выбирали для обсуждения более современных авторов. Они считали Фарруха старомодным, поскольку он любил перечитывать книги, которые полагал классикой. Доктор Дарувалла был подавлен начитанностью Мартина Миллса, но, возможно, доктор и схоласт найдут общую почву в романах Грэма Грина.

Доктор Дарувалла не мог знать, что тема самоубийства была для Мартина Миллса более интересна,