в нелепые грезы,— предшественник Ромашова (ка­ким он показан в первых главах «Поединка») и других «прапорщиков армейских» в военных рассказах Куприна. Бытовые зарисовки, эпизоды, типаж «Поцелуя», в котором, по словам современника, с «удивительной чуткостью ...) схвачен был самый дух и склад военной среды» (И. Щеглов. Из воспоминаний об Антоне Чехове.— «Чехов в воспоминаниях современников», стр. 167), находят множество аналогий в таких купринских рассказах об армии, как «Поход», «Свадьба», «Прапорщик армей­ский», «Ночлег» и др.

Правда, сам Куприн соотносил в эти годы замысел своей повести «Яма», кото­рую он тогда заканчивал, с рассказом Чехова «Припадок». Считая, что русская лите­ратура не сказала еще своей правды о «кошмаре проституции», Куприн делал исклю­чение лишь для образа Сонечки Мармеладовой Достоевского и для этого чеховского рассказа. Но, отмечая впечатляющую силу картин «Припадка» (Соч., т. V, стр. 226), Куприн писал, что Чехов только «подошел» к теме проституции и, не зная этой жиз­ни, отразил лишь ее внешнюю сторону.

Недооценка рассказа Чехова на страницах «Ямы» объяснялась тем, что в этой по­вести Куприн стремился к натуралистической описательности, считая детализованное, документально точное воспроизведение быта непременным условием правдивости про­изведения. Это суженное представление о правде в искусстве (столь повредившее Куприну в его повести) повлекло за собой не тйлько неверную оценку «Припадка», но и ошибочное суждение о недостаточном знании Чеховым крестьянской «души», которую писатель, якобы, «обошел стороной» (там же, стр. 73).

ПИСЬМА КУПРИНА К ЧЕХОВУ 1

Ялта. Середина мая 1901 г.[104]

Многоуважаемый Антон Павлович!

Оказалось, что вы уехали совсем не вовремя1: погода стала прекрасной, ветра нет, а в воде утром 14—15°, а вечером 16—17° В. Про воду несобствен­но к тому, что начал сегодня купаться и докупался до головной боли.

Четверть часа тому назад я встретил на набережной архитектора Сека- вина, который, помните, доезжал вас целые три часа. Он, правда, мой старый знакомый, т. е. мы были знакомы мальчиками, когда мне было лет 15, а ему 20. Я его спросил, зачем он к вам тогда приходил. Он очень обрадовался и снова рассказал мне эту идиотскую историю. Но как я ни старался ему объяснить нелепость его поступка (даже прибегал к разным сравнениям), он остался непоколебим. «У нас только и есть в России два либеральные писателя — Чехов и Потапенко, которые не побоятся вы­сказать правду в глаза печатно». Жена у него удивительно, до смешного похожа на него, а сын — бледный мальчишка с разинутым ртом и отто­пыренными ушами2.

Может быть,вы хотите знать ялтинские новости? Альтшуллер3 уезжает в Америку, а мать-дьяконица в Петербург. Она теперь все жалуется, что ее никто не понимает, а она «то есть это теперь должна скрывать в себе ко­торые идеальные чувства», а если и полюбит, то «мужчину непременно инергическогО, то есть который мужчина полный инергии». Из этого вид­но, что наши розовые планы окончательно разрушены. Людмила Сергеев­на Кулакова 4 тоже уехала к себе в имение, потому что воротился ее муж. Она в последнее время все ко мне приставала: как о ней думает Антон Павлович и какой он ее находит. Грешный человек — каюсь — я от ва­шего имени наговорил ей такую бездну лестных вещей, что и она ко мне стала гораздо благосклоннее.

У нас устраивается спектакль, где и я приму участие в роли Чубукова в «Предложении». Испрашиваю издали вашего благословения. Кстати о театре. Не поленитесь, Антон Павлович, написать мне, с убеждением ли советовали вы мне поступить в Художественный театр? Заранее говорю (может быть, это вам немного и не понравится), что как вы положите, так я и сделаю. В этом смысле и по отношению только к вам, я похож на тех курсисток, которые приставали к Горькому с вопросом — «учитель, как нам жить?» Не сердитесь на меня за это.

Если вы меня почтите ответом (адресовав его на вашу же дачу), это будет для меня праздник. Время от времени я захожу к вам. Евгения Яковлевна работает, а я раскладываю пасьянс.

И, пожалуйста, не бойтесь, что, получив от вас несколько строчек, я начну осаждать вас письмами. Я знаю, как вы заняты. Ваш всегдашний слуга

А. Куприн

P. S. Благодарю вас за пьесы и особливо за надпись на них5.

Чехов уехал из Ялты в Москву 9 мая 1901 г.

О визите этого архитектора к Чехову Куприн подробно рассказал в своих воспо­минаниях о Чехове: «Было хорошее, но жаркое, безветренное летнее утро. А. П. чув­ствовал себя на редкость в легком, живом и беспечном настроении. И вот появляется, точно с неба, толстый господин (оказавшийся впоследствии архитектором), посылает Чехову свою визитную карточку и просит свидания. А. П. принимает его. Архитектор входит, знакомится и, не обращая никакого внимания на плакат: „Просят не курить", не спрашивая позволения, закуривает вонючую огромную рижскую сигару. Затем, отвесив как неизбежный долг несколько булыжных комплиментов хозяину, он при­ступает к приведшему его делу.

Дело же заключается в том, что сынок архитектора, гимназист третьего класса, бежал на днях по улице и по свойственной мальчикам привычке хватался на бегу рукой за все, что попадалось: за фонари, тумбы, заборы. В конце концов он напоролся рукой йа колючую проволоку и сильно оцарапал ладонь. „Так вот, видите ли, глубо­коуважаемый А. П.,— заключил свой рассказ архитектор,— я бы очень просил вас напечатать об этом в корреспонденции. Хорошо, что Коля ободрал только ладонь, но ведь это — случай! Он мог бы задеть какую-нибудь важную артерию — и что бы тогда вышло?".— „Да, все это очень прискорбно,— ответил Чехов,— но, к сожалению, я ничем пе могу вам помочь. Я не пишу, да и никогда и не писал корреспонденций, я пишу только рассказы".—„Тем лучше, тем лучше! Вставьте это в рассказ,— обрадо­вался архитектор.— Пропечатайте этого домовладельца с полной фамилией. Можете двже и мою фамилию проставить, я и на это согласен...Или нет... все-таки лучше мою фамилию не целиком, а просто поставьте литеру: господин С. Так, пожалуйста... А то ведь у нас только и осталось теперь два настоящих либеральных писателя — вы и господин П." (И тут архитектор назвал имя одного известного литературного закрой­щика.) Я не сумел передать и сотой доли тех ужасающих пошлостей, которые наговорил оскорбленный в родительских чувствах архитектор, потому что за. время своего ви­зита он успел докурить сигару до конца и потом долго приходилось проветривать кабинет от ее зловонного дыма. Но едва он, наконец, удалился, А. П. вышел в сад совершенно расстроенный, с красными пятнами на щеках. Голос