отставным поручиком. Но чеховская тема омещанивания человека получает в этом рассказе спе­цифически купринское стилевое решение благодаря вторжению в реалистическую бы- топись лирико-патетической партии студента с его монологом об «орлятах» революции и «трусливых рабах» безвременья.

Перекличка с темами и образами Чехова ощутима и в некоторых рассказах Куп­рина 1907—1913 гг. Это «Мелюзга», «Попрыгунья-стрекоза», «Черная молния», произ­ведения, связанные с неосуществленным циклом Куприна об уездной России. Тема этих рассказов — взаимоотношения интеллигенции с народом, судьба носителей куль­туры в русской провинции и деревне. В «Мелюзге», в которой критика подчеркнула чеховские мотивы, изображено одичание сельских интеллигентов, заброшенных в де­ревенскую глушь. Купринский Астреин — это именно та типичная для уездной Рос­сии фигура сельского учителя, о которой с болью говорил Чехов Горькому: «Наш учи­тель восемь, девять месяцев в году живет как отшельник, ему не с кем сказать слова, он тупеет в одиночестве, без книг, без развлечений». «Это(...) плохо образованный человек, который идет учить ребят в деревню с такой же охотой, с какой пошел бы в ссылку. Он голоден, забит, запуган возможностью потерять кусок хлеба (...) Нельзя же допускать, чтоб этот человек ходил в лохмотьях, дрожал от холода в сырых, дырявых школах, угорал, простужался, наживал себе к тридцати годам лярингит, ревматизм, туберкулез» (М. Горький. А. П. Чехов.— Соч., т. 5, стр. 417—418).

Но, близкий Чехову по теме и жизненному материалу, рассказ Куприна завершал­ся иными идейными выводами. Перспективы сближения интеллигенции с народом Куп­рин в условиях наступавшей реакции оценивал пессимистически. Интеллигентская мелюзга в рассказе — жалкая, опустившаяся, не нужная народу и не верящая в него. Как и студенту в одноименном рассказе Чехова, который думает, что «и при Рюрике, и при Иоанне Грозном, и при Петре (...) была точно такая же лютая бедность, голод (...) невежество, тоска, такая же пустыня кругом» (VIII, 346), герою «Мелюзги» Рос­сия кажется страной без истории и без будущего: «...наш народ, каким был во время Владимира Красного Солнышка, таким и остался и по сие время. Та же вера, тот же язык, та же утварь, одежда, сбруя, телега, те же знания и культура» (Соч., т. IV, стр. 238).

Чеховскому студенту общение с народом открыло правду и красоту жизни, за­ставило поверить в ее высокий смысл. Не то в произведениях Куприна, написан­ных после поражения революции 1905 г., в пору тяжелых раздумий писателя в условиях реакции. Герои рассказа «Мелюзга» подавлены отсталостью и невежест­вом крестьянства. Те же настроения прозвучали в лирико-философском этюде Ку­прина «Попрыгунья-стрекоза» (1910), в котором мотивы рассказа Чехова «Новая дача» завершались пессимистическим выводом о враждебности народа культуре и ее носителям.

Наиболее близко в эти годы соприкоснулся Куприн с идеями Чехова в рассказе «Черная молния» (1913). Герой рассказа, лесничий Турченко—патриот и общественник чеховской складки, деятельный преобразователь родной земли. В самоотверженной работе по сохранению лесных богатств Турченко движут те же общественные интересы, что и Астровым, который «каждый год сажает новые леса и (...) хлопочет, чтобы не истребляли старых» (XI, 203). Тема леса звучит в «Черной молнии» как чеховская тема созидательного труда в мастерской природы, украшения земли руками человека. Подобно Астрову, купринский лесничий печется не о своем уезде, он мыслит масшта­бами всей страны, заботится о благе целого народа.

Как и в произведениях Чехова, история Турченко раскрывается на фоне уездного захолустья, где «ничего нет для ума и для сердца», где местные интеллигенты «быстро опускаются, много пьют, играют в карты(...) ничем не интересуются». Эта «сонная, ле­нивая, ко всему равнодушная, ничего не любящая, ничего не знающая провинция» изображена Куприным в острых, гротескных тонах.

Но чеховская художественная задача — возбуждать «отвращение к этой сонной, полумертвой жизни» (письмо Горького к Чехову, январь 1900 г.— Соч., т. 28, стр. 113) — была недостаточна для Куприна, современника нового этапа освободитель­ного движения,— этапа решающих классовых битв. Однако эти требования новой эпо­хи не были осознаны Куприным, который в условиях нарастания пролетарской борьбы накануне Октября переживал глубокий идейный кризис, утрачивал связи с передовым искусством. «Черная молния» была одним из последних у Куприна произведений большой общественной темы. Вместе с тем этот рассказ явился И заключительным звеном в творческой перекличке Куприна с Чеховым18.

История общения Куприна и Чехова показательна для уяснения преемственных связей в критическом реализме XX в. Сближение с Чеховым и воздействие его твор­чества сыграло важную роль в развитии одного из самых талантливых демократиче­ских писателей этого времени. Куприн более других «знаньевцев» приближался к Че­хову и благодаря тематическому и жанровому разнообразию своей прозы, и по психо­логической углубленности ее, и по заостренным формам критики действительности, включавшим сатиру и гротеск. Если писатели «Знания» изображали только ту жизнь, «какая есть», то Куприн вслед за Чеховым давал почувствовать также «жизнь, которая должна быть», проносил чеховскую мечту о свободном и гармоничном человеке буду­щего.

В отличие от тех «знаньевцев», которые, избрав чеховскую тематику, шли к нату­рализму (Чириков, Тимковский) или к импрессионизму (Зайцев), Куприн продолжал традиции Чехова в русле критического реализма. Творчество Куприна от «Молоха» до «Поединка», т. е. в пору наибольшего воздействия идейно-художественных прин­ципов Чехова,— показывало жизнеспособность искусства критического реализма, питавшегося мощным общедемократическим движением эпохи 1905 года.

Современник первой русской революции, Куприн ощущал «нужду в героическом», писал о необходимости новых, по сравнению с чеховскими, форм художественного выражения, отвечающих новой эпохе. Публицистичность, гражданственный пафос, романтические краски в прозе Куприна говорили о воздействии Горького. Однако чеховские художественные принципы не утратили своего значения для Куприна. Став большим и самобытным писателем, Куприн не раз возвращался на своем пути к идеям и образам Чехова,

Ниже печатаются по автографам все сохранившиеся в архиве Чехова письма Куприна к нему (ЛБ, ф. 331 ед. хр. 48/80).

ПРИМЕЧАНИЯ

А. Куприн. Памяти Чехова. —«Чехов в воспоминаниях современников», стр. 503. См. также ниже в настоящем томе воспоминания Л. К. Федоровой. Это ука­зание Куприна расходится с позднейшими его воспоминаниями, написанными по возвращении в СССР, в 1937 г., где он сообщал, что познакомился с Чеховым в Ялте, «кажется... в 1900 году»(«Известия»,1937, № 142, от 18 июня). Однако вряд ли воспо­минания тридцатипятилетней давности более достоверны, чем свидетельство 1904 г. Ошибкой памяти представляется нам и упоминание М. П. Чеховой имени Куприна среди писателей, посещавших Чехова во время гастролей Художественного театра в Ялте в апреле 1900 г. (Мария Чехова. Дом-музей А. П. Чехова в Ялте. М., 1951). «Дядю Ваню», «Трех сестер», «Чайку» Куприн смотрел впервые осенью 1901 г. в Москве (см. письмо 2 настоящей публикации от декабря 1901 г.). В очерке 1904 г. (как и в воспоминаниях