Густав неоднократно наведывался в «Волчье логово», но все без толку. Здоровье ухудшалось, он беспокоился и хотел бы покончить с делами. На двадцать четвертую годовщину восстания и беспорядков в Германии он предпринял еще одну попытку:

Из их последующей переписки становится ясно, что Борман внимательно прочитал это послание, полный текст которого включал всю мешанину мыслей Густава. «Хотя ему было известно, – писал Густав, – что о социальном благосостоянии крупповцев партией и правительством будет проявляться в будущем все большая и большая забота», он полагал, что люди, которые на него работают, имеют право на дополнительное стимулирование для «выявления их интеллектуальных способностей и технических талантов» и «дальнейшее предъявление ими прав на особые социальные льготы, на которые вправе претендовать рабочие Круппа». Он думал об учреждении «своего рода принадлежащего компании центра подготовки» квалифицированных рабочих; он скромно предложил, чтобы «такое место было названо Густавхаус, который стал бы воплощением этой идеи в самом широком смысле слова…». Было еще много вещей подобного рода, но Борман всматривался сквозь них в самую суть, что было чрезвычайно трудно. Что-то нужно сделать для Альфрида, и быстро: «Рассматривая этот вопрос, мы выяснили, что при нынешних законах принципиального решения вопроса быть не может. Мы должны найти совершенно новый путь… создавая новое законодательство».

То, чего добивался Крупп, было абсолютной промышленной монархией. Он настаивал на признании рейхом существования семейного автономного государства в государстве, во главе которого стоял бы хозяин концерна. Это было нечто большее, чем забота об эффективной работе фирмы, защита права на ее наследование и освобождение от налогов. Это была совершенно новая концепция, отменяющая длинный перечень законодательных актов, которые стали принимать с началом индустриальной революции. Тем не менее Гитлер, ее одобрил. Своим резким, неподражаемым голосом он сказал Борману: «Jawohl!» («Да, конечно».)

Однако новое законодательство для всех бизнесменов было бы нонсенсом. Это все равно что открыть ящик Пандоры; все в правительстве были бы заняты отклонением требований, и не осталось бы времени на ведение войны. Вполне можно назвать вещи своими именами – да, это будет один закон для одной семьи, он сделает ее независимой от министров юстиции, экономики и финансов рейха. При обращении к ним за советом они, естественно, станут протестовать. Следовательно, им ничего не надо говорить. Эта уникальная привилегия должна увенчать историю династии Круппов, известную своей верностью духу германского милитаризма и в особенности своей непоколебимой преданностью Национал-социалистской немецкой рабочей партии. Как «царствующий» Крупп, так и его преемник верноподданно служат своему фюреру. За это они и вознаграждаются – но партией, а не рейхом. Рейхстаг можно проигнорировать. Борман, лидер депутатов-нацистов и глава партийной канцелярии, и Ганс Ламмерс, нацистский госсекретарь, который был консультантом Гитлера при подготовке декрета от 29 июня 1941 года о назначении Геринга преемником фюрера в случае его смерти, проработают все частные вопросы.

За четыре дня до Рождества они сделали династии Круппов подарок. Сверкающий черный «мерседес» притормозил возле кроваво-красных буков крупповского замка, и один из «паркетных солдат» рейха – безукоризненно вылощенных частей СС – отстегнул прикрепленный ремнем к кисти руки кейс. Дворецкий Карл Дорман придержал дверь; посыльный проследовал в библиотеку и вручил Густаву большой конверт. Письмо гласило:

Мелкий шрифт потребовал времени, но к Новому году письма Бормана и Густава нашли друг друга, а Альфрид регулярно советовался с Ламмерсом. В составлении проекта «закона о Круппе» Ламмерс действовал как конституционный провидец. 9 января 1943 года Густав писал:

Добрые пожелания Густава фон Болена унд Хальбаха не помешали русским уже через двадцать четыре часа начать второе зимнее наступление. В восемь часов утра 10 января 1943 года. в тот самый час, когда старший сын Густава завтракал с пятью чиновниками из Берлина, дебатируя по поводу наделения крупповской династии особым статусом, потому что семья всегда снабжала рейх самым лучшим оружием, фронт русских войск вокруг Сталинграда накрыл противника непрерывным оглушительным грохотом 7 тысяч орудий советской артиллерии. Попавшие в котел 22 фашистские дивизии оказались безнадежно отрезанными.

В самом городе, который русский диктатор в 1925 году назвал своим именем, все было разрушено. Немцы находились в кровавом кольце. Оно сомкнулось еще в ноябре, и 330 тысяч немцев попали в окружение. «Теперь, – сурово впечатывала слова «Красная звезда», – они не увидят света белого, у них в запасе 25–30 патронов на день, они открывают огонь только тогда, когда их атакуют… Здесь, в темных холодных руинах города, который они разрушили, они встретят отмщение; они его получат под грозными звездами русской зимней ночи». Даже «Юнкерсы-52» были не способны пробиться, чтобы доставить им боеприпасы и другие необходимые вещи. Когда Паулюс сдался русскому лейтенанту, уцелели лишь 80 тысяч; почерневшая земля «лунного пейзажа» и жалкие, дрожащие на лютом морозе существа. Фюрер объявил трехдневный общенациональный траур. Вновь и вновь из радио в гостиной на втором этаже виллы «Хюгель» раздавался похоронный марш из «Зигфрида» и «Был у меня товарищ».