раз такое дело. — Повернувшись лицом к Григорию, увещевающе добавил: — Ну что ты горячишься, Половнев? Зачем поперед батьки в пекло лезешь? Война только началась… и неизвестно, где мы с тобой нужней будем, на фронте или в тылу. Промышленность-то, железные дороги должны будут работать вдвое, втрое больше и лучше, чем в мирное время. Без них же война современная немыслима. Неужели ты и этого не понимаешь? Кстати, ты ведь в вечернем институте учишься, кажется?

— В заочном, — сказал Половнев.

— На каком курсе?

— На четвертый перешел…

— Четвертый курс — это же не шутка! Инженером скоро станешь. Зачем тебе на фронт? Учиться надо.

— При чем же тут, что я могу стать инженером, Сократ Николаевич?

— А при том, дорогой, что государство тратилось на тебя, а ты, недоучившись, бросить хочешь. Так сказать, сбежать с учебы. Разве тебе неизвестно, что наша страна страшно нуждается в инженерах и других специалистах?

— Не понимаю вас, Сократ Николаевич. Сталин сказал: «Отечество в опасности». Разве в такое время об инженерстве, об учебе думать?

— А почему же в такое время об инженерстве и учебе не думать? Конец света, что ли, наступает, как о том старухи некоторые шепчут? Может, ты думаешь, что если война, то все побоку… работу, учебу, закрывай вузы, школы, двери на замок и извещение вывешивай: «Все ушли на фронт!» Так, что ли?

— Не закрывать, но желающих, по-моему, нельзя задерживать. Найдутся люди для тыловой работы, — сказал Григорий ровным пониженным голосом. Ему начинало казаться, что секретарь райкома прав, он же, Половнев, поступает действительно опрометчиво. И убежденность в том, что он нужнее на фронте, чем в тылу, у станка, под воздействием слов Тушина стала слабеть. Не исключено, что еще один «нажим», и Григорий взял бы обратно свое заявление. Но спор его с Тушиным неожиданно оборвал Федоров:

— Ну хорошо, товарищ Половнев. Ты, видать, из породы твердокаменных… Нам тебя не разубедить. Разберем твое заявление на бюро парткома.

— Прошу в моем присутствии.

Григорий почувствовал, что душу его снова захватывает то боевое настроение, с каким он шел из цеха в партком.

— Само собой, в соответствии с решениями Восемнадцатого съезда, по уставу, — насупившись, сказал Федоров и взял заявление Половнева, положил его в голубую картонную папку. — А это возьми пока, — добавил он, небрежно протягивая продолговатый листок с узкой красной полоской наискось. — Бронь твоя нам не нужна. Сегодня в шесть вечера приходи.

3

На заседании бюро заводского комитета партии Федоров решительно встал против того, чтобы отпустить Григория Половнева на фронт. Он сказал:

— Половнев получил бронь как человек, необходимый для завода в военное время… и должен работать… А на фронт просится от недопонимания обстановки и перспектив войны.

Половнев снова пытался доказать, что не является необходимым и незаменимым, что и перспективы войны с фашизмом видит и понимает по-большевистски. Но безуспешно: члены бюро парткома единогласно проголосовали за предложение Федорова.

— Обжалую в райком, — заявил Григорий. — Прошу выписку.

Федоров улыбчиво, с видом превосходства посмотрел на него: «Куда ты, мол, ни обжалуй, — все равно у тебя ничего не выйдет, раз ты заводу нужен». И миролюбиво проговорил:

— Имеешь полное право. Выписку получишь завтра утром.

Через два дня Григория пригласили на бюро райкома.

Когда он вошел в кабинет секретаря, бюро все уже было в сборе, а Тушин, перелистывая какие-то бумаги, молча приветливо кивнул ему, указав на свободный стул за длинным столом.

— Куда же они девались? — ворчал Тушин, напряженно роясь в ворохе бумаг.

Наконец он, похоже, нашел то, что ему было нужно, и, взглянув мельком на Половнева, с оттенком шутливости сказал:

— Ну что же, начнем, пожалуй. Слушается дело члена партии с одна тысяча девятьсот тридцать четвертого года Половнева Григория Петровича, слесаря-инструментальщика завода имени Дзержинского. Товарищ Половнев — передовик производстве, стахановец, он всем нам известен. Желает вступить в ряды РККА добровольно, несмотря на то что имеет бронь. Есть его заявление, вернее, апелляция на решение партбюро завода. В решении сказано, что бюро парткома находит невозможным удовлетворить просьбу товарища Половнева «ввиду крайней нужды завода в квалифицированных рабочих в связи с военным временем». — Тушин обвел присутствующих внимательным взглядом, немного помолчал, потом негромко добавил: — Товарищ Половнев недоволен таким решением и обжаловал его. Что будем делать? Товарищ Половнев, ты не передумал? Настаиваешь?

— Настаиваю! — взволнованно, глуховато, но твердо ответил Половнев.

— Так что, стало быть, настаиваешь, — раздумчиво произнес Тушин. — Понятно. Товарищи члены бюро! У нас не полностью выполнено требование дать армии коммунистов-политбойцов. Мы недослали двух человек. Один должен вот-вот подойти — это заведующий заводским клубом имени Карла Маркса товарищ Митропольский. Другого обещали с вагоноремонтного завода, но пока не выделили. Может, пошлем Половнева в счет разверстки политбойцом от вагоноремонтного как бы?

— Во-первых, не вяжется как-то… товарищ Половнев с завода Дзержинского, а мы его от вагоноремонтного, — заметил один из членов бюро, человек лет пятидесяти, с худыми, бледными щеками и длинными табачного цвета усами, слегка закрученными на концах. — Во-вторых, послать — это значит по партийной мобилизации, тогда как Половнев просится добровольно. Неправильно получится, несправедливо.

— А что такое политбоец, Сократ Николаевич? — спросил Половнев.

— Это — рядовой коммунист с винтовкой: он не только сам первым идет в бой, но и других увлекает, — пояснил Тушин. — Цементирующая сила армии, так сказать. Политбоец во всем должен служить примером для окружающих…

— И быть агитатором, пропагандистом идей Маркса, Энгельса, Ленина, — добавил член бюро с чисто выбритым бледным лицом. — Разъяснять политику партии, воспитывать патриотические чувства.

— Это само собой разумеется, — кивнул Тушин. — Ты как, Половнев? Согласен стать политбойцом?.. Насчет добровольности мы в своем решении можем особо отметить, то есть что не мобилизуем тебя, а сам ты идешь… добровольно, так сказать. Правильно я говорю, товарищи члены бюро?

— Правильно, — сказал кто-то из восьми членов бюро, но кто именно — Григорий не приметил, в душе же поблагодарил его за поддержку.

— Ты что же молчишь, товарищ Половнев? — спросил Тушин. — Может быть, рассчитываешь идти политруком или в другом звании? Тебе присвоено какое-либо звание?

— Рядовой я, товарищ Тушин, необученный рядовой, — угрюмо ответил Половнев. — И хочу одного: быть в армии и сражаться за Родину. А по мобилизации или с отметкой «добровольно» — это мне безразлично. И насчет званий пока не думал.

— Да ты не горячись и не сердись, — мягко заметил Тушин.

Порядочно коммунистов, направляемых в армию, повидал секретарь райкома партии Тушин за первые дни войны. И каждый вел себя по-своему. Но все же были и общие признаки в поведении, которые позволяли разбивать людей как бы на категории: первую, вторую, третью и т. д. Явственно в уме Тушина отложилось