Сидоров. — К службе я годен, послезавтра отправят… о чем еще разговаривать?

Но Половнев сказал, что к военкому обязательно нужно зайти, если приказано. Дисциплина же! К ней теперь надо привыкать.

— Военком ведь помнит, что ты должен к нему вернуться.

У военкома Сидоров и двух минут не пробыл. Вышел, вернее, выскочил оттуда мрачнее тучи, багрово-темный, злой.

— Зря я тебя послушался! — бормотал он, подходя к Григорию. — В суматохе военком, может, и забыл бы обо мне…

— Что тебе сказали? — требовательно спросил Григорий.

— Напророчил ты, ну тебя к черту. Все по-твоему вышло. Но раз ты знал, что так может получиться, зачем же было подталкивать меня? «Дисциплина»! «Надо привыкать»! — передразнил Сидоров Половнева. — Вот и привыкай теперь один. Пошли отсюда!

Вышли во двор. Тут Сидоров немного успокоился и рассказал, что действительно военком сам или кому-то поручил… в общем, позвонили в партком.

— И военком приказал мне идти работать. Пожурил, конечно… и пообещал, что партком, дескать, разберется и вы-говорок мне припаяют… для первого раза… за нарушение трудовой дисциплины и за обман военного комиссара, начальника депо и так далее. Вот такие дела, Гриша! — мрачно закончил Сидоров. Помолчав немного, со вздохом предложил: — Пойдем выпьем с горя! И зачем я обратно к военкому пошел?

Половневу стало жалко приятеля.

— А ты не отчаивайся! — сказал он. — Сходи в райком, в горком партии. Попросись по-хорошему. А лучше иди прямо к Никитину.

И рассказал, как он сам добивался отправления в армию.

Пробираясь среди скопившихся во дворе мобилизованных и добровольцев, они натолкнулись на Володю Лубкова, сына соседа Половнева по квартире: Григорий жил в одном доме с редактором областного альманаха и был дружен с ним. Частенько ездили на Дон бирючка, судака, а то и стерлядь ловить, и, конечно, почти всегда с участием Володи. И теперь, увидев Половнева, Володя сильно обрадовался и звонким полумужским баском воскликнул:

— Здравствуйте, Григорий Петрович!

Половнев поздоровался с парнем за руку, остановился, познакомил с Володей Сидорова и спросил:

— Отца призвали?

— Нет, папу пока не призывают… Он сам ходил в военкомат, но его не приняли… по годам и по здоровью.

— А что же ты тут делаешь? Провожаешь кого-нибудь?

— Я — сам! — ответил Володя, смущенно переступая с ноги на ногу.

Половнев не понял:

— Чего — сам?

— На фронт иду! — густо краснея всем своим круглым и без того румяным лицом, почти торжественно произнес Володя. — Добровольцем, — заметив недоумение на лице Григория, поспешил он пояснить. — Я не один… нас тут много. Почти весь наш класс. Мы все твердо решили добиться, чтобы нас отправили.

Вид у Володи теперь уже был не смущенный, а бесшабашно-решительный.

Половнев окинул его вопросительным взглядом:

— А отец знает?

— Нет! — весело ответил Володя. — Пока не знает. И вы, дядя Гриша, не говорите ни ему, ни маме моей. После я сам скажу. А сейчас не надо. Очень прошу вас.

— Молод же ты, Володя! Тебе же, по-моему, и шестнадцати еще нет. Правда, парень ты рослый… но все же…

— Пятого мая шестнадцать исполнилось… паспорт уже выдали, — сказал Володя. — Я — крепкий, по росту и комплекции вполне могу быть бойцом.

— Крепкий-то крепкий… но несовершеннолетний, а несовершеннолетних в армию у нас не принимают.

— А Гайдар!

— Другое время было, Володенька!

— Время и теперь суровое настало, дядя Гриша, — многозначительно проговорил Володя. — Может, более суровое, чем гражданская война! И вы отлично понимаете это, дядя Гриша… Потому — и доброволец!

«Вот и поспорь с ним! Рассуждает как взрослый… Девятый класс! Видать, парень-то политически вполне подготовлен», — подумал Григорий и, удивленно расширив глаза, проговорил:

— Я — доброволец! Первый раз слышу! Зачем, собственно, мне добровольцем? Я — по партийной мобилизации.

— Не! Не по партийной! — Володя широко, белозубо улыбнулся своими мягкими, полными губами подростка. — Я-то знаю. Тетя Лиза по секрету моей маме говорила, а я нечаянно услыхал. Но тетя Лиза не против… она только боится за вас… Женщины все боятся. Даже плачут некоторые. Им трудно понять… у них сердце очень жалостливое.

Половнев перебил Володю:

— Тетя Лиза говорила? Чего-то она не поняла. По партмобилизации я.

— Она от соседок узнала… будто вы в обком ходили.

«Черт бы их побрал, соседок этих! Пронюхали откуда-то! Не иначе, из друзей моих кто-то проболтался! Ну, леший с ними».

— Но если от соседок, то это же слухи, Володя! Не носил я никаких заявлений. Не такие мои годы, чтобы под алыми парусами романтики по неизведанным морям плавать! И тебе, Володенька, не советовал бы я парусами этими увлекаться! Война, дружок, не романтика! Не спеши. Придет твое время. А пока учиться тебе надо.

Сказал и невольно вспомнил: «Мне тоже советовали учиться!»

— Напрасно вы так, дядя Гриша! — Володя вдруг помрачнел, полные губы его обидчиво дернулись. — И паруса ни при чем! Я отлично все понимаю. И вас одобряю. А тем глупостям, которые о вас во дворе некоторые женщины болтают, не верю.

— Что еще за глупости? — спросил Григорий.

— Да будто в добровольцы вы записались не от хорошей жизни… будто у тети Лизы ужасный характер и вы готовы хоть на край света сбежать от нее. Это же чепуха! Я-то знаю тетю Лизу.

Тут Половнев не выдержал и так расхохотался, что близ стоящие с любопытством оглянулись на него. Григорий вообще был смешливым и веселым человеком. Засмеялся и Сидоров — молчаливый свидетель разговора Половнева с юношей.

— Значит, не веришь этим глупостям! — успокаиваясь, сказал Григорий.

— Так подобные женщины — просто мещанки, дядя Гриша! Им недоступны «души высокие порывы», они вроде гагар из горьковского «Буревестника»: «Гром ударов их пугает!»

— Именно, именно! — весело подтвердил Половнев, и овсяные брови его слегка подрагивали над смеющимися серыми глазами. — Насчет гагар ты в самую точку влепил, дружище Владимир. Но все-таки посоветоваться с отцом тебе не мешало бы. Отец есть отец, и с ним полагается считаться. Ну, будь здоров!

Половнев и Сидоров пошли по улице к пивному ларьку, у которого тоже была порядочная очередь.

— Может, не будем? — спросил Половнев.

— Надо! — твердо ответил Сидоров, и они встали в очередь.

Помолчав, Половнев, восхищенно улыбаясь, сказал:

— Видал, какая молодежь у нас подрастает!

— Молодежь чудесная, — с готовностью согласился Сидоров. — Только напрасно ты этак с Володей-то. Парень на подвиг идет, а ты ему про какие-то алые паруса! «Несовершеннолетний»! Понятие о совершеннолетии — вещь довольно растяжимая. Бывший наш с тобой дружок Митропольский совершеннолетний, а толку что? И насчет того, чтоб парень с отцом посоветовался, — тоже ты зря! Отец, конечно, будет против.

— А ты — за?

— Я — за! — сурово хмурясь, ответил Сидоров. — Не знаю, как военком…

— А если бы ты был военкомом?