доступна всем, и в общении с ней не было и тени раболепного страха; она своим присутствием вызывала чувство благоговейного почтения и уважения, согретого любовью и благодарностью. В частной жизни она была весела, любезна, приветлива и старалась заставить забыть свой сан. Даже если бы возможно было, чтобы потеряли ее из виду хоть на одну минуту, у всех было такое ясное сознание великих качеств, которыми одарила ее природа, что представление о ней всегда связано было с чувством благоговейного уважения» (Дашкова Е. С. 202–203).

Княгиня Дашкова была принята императорской четой, императора княгиня давно полюбила, но сокрушалась по поводу того, что в последние четыре года Павел I пытался превратить своего наследника в капрала, а Елизавета Алексеевна покорила княгиню своим умом и скромностью. Княгиня почувствовала и другое: добродетельный государь с твердыми принципами гуманности и справедливости вскоре окажется под влиянием какого-нибудь сильного придворного, а может быть, и министра. Высшие чиновники при таком властителе будут делать все, что им угодно. И это огорчало княгиню.

Вдовствующая императрица, зная о несправедливой ссылке графа Румянцева, похлопотала о его судьбе. Александр I разрешил графу Николаю Румянцеву вернуться в Петербург. И вскоре он был назначен директором водяных коммуникаций.

Княгиня Дашкова обрадовалась при виде графа Румянцева, занявшего столь видный пост при новом императоре. И при встрече вспомнила покойную императрицу, а граф Румянцев тут же высказал несколько разумных мыслей о Екатерине II.

– Вы, конечно, граф, не знаете, сколько я пережила за эти четыре года…

– Слышал, слышал, ваша светлость, но все-таки ваши страдания завершились в благополучном поместье, среди множества книг, столь родных вам по судьбе…

– Я была, граф, крайне огорчена, когда вы после столь успешного возвышения при Павле I – гофмейстер, тайный советник, достигли первого класса – вдруг были высланы бог знает куда.

– Всего лишь в мое гомельское поместье, где я прожил три года. Я наконец-то почувствовал там, в тиши садов, к чему лежала моя душа, мое пристрастие, я начал читать собранные мною за границей книги и опубликованные рукописи. Не описать вам удовольствие, которое я испытал при этом.

– Знаю, знаю… Указы молодого императора вы уже читали? Уже нет того безрассудства, коими были засорены указы Павла I. Нет уже гатчинского безумия, которое оплело всю нашу армию, придворную жизнь, всю внутреннюю и внешнюю политику нашего государства.

– Не могу не подивиться, как быстро меняется все вокруг…

– Ваше превосходительство, граф, я давно не была в Петербурге, но в последнее время повидалась со многими придворными и пришла просто в ужас, что творилось в нашем государстве. В первые дни власти Павла был потрясен весь государственный порядок, все правовые устои, все пружины государственной машины были сдвинуты со своих мест, все было перемешано и выворочено, и так тянулось четыре года. Высшие посты заняли люди без серьезного образования, они знали только Гатчину и ее казармы, они участвовали в парадных смотрах, ничего другого не делали. Лакей генерала Апраксина Клейнмихель был уполномочен обучать военному искусству фельдмаршалов. Шесть или семь фельдмаршалов, находившихся тогда в Петербурге, сидели за столом под председательством бывшего лакея, который объяснял так называемую тактику поседевшим в военных походах полководцам. Вся его премудрость состояла из чисто внешних приемов строевой и караульной службы, разных уловок и других подобного рода пустяков. Вот тактика революционного капральского режима. А вот конкретный пример самодурства, который привел мне один знакомый офицер. Я процитирую вам почти дословно то, что он сказал: «В один прекрасный день все дежурные офицеры штаба и адъютанты получили приказ собраться в зале перед рабочим кабинетом государя. Когда все явились, Павел громким, хриплым голосом закричал: «Адъютант Екатерининского полка, вперед!» В качестве такового адъютант вышел и двинулся к императору. Император сделал шаг навстречу и начал его щипать. Справа от императора находился великий князь Александр, слева Аракчеев. Щипание продолжалось, и у адъютанта появились слезы на глазах от боли. Глаза Павла Петровича сверкали от гнева. «Расскажите, – воскликнул он наконец, – в своем полку, а там уж дальше передадут, что я выбью из вас потемкинский дух и сошлю вас туда, куда и ворон ваших костей не занес бы». Продолжая щипать адъютанта, его величество пять или шесть раз повторил эти слова, а затем приказал адъютанту удалиться». И все это только за то, что Екатеринославский полк носил имя Потемкина! Извините, граф, я под впечатлением рассказов придворных и офицеров… Сколько раз я благодарила Небо за то, что император Павел сослал меня, он спас меня этим от унизительной обязанности – являться при дворе такого государя. Как-нибудь заходите ко мне, граф, мне многое хочется рассказать вам, у меня хранятся древние книги, рукописи, летописи. Вы ведь знаете о том, что я возглавляю Академию наук.

– Да, сударыня, знаю и о том, что архитектор Кваренги по вашему настоянию построил главное здание Академии наук, а вы стали издавать новый журнал – «Собеседник любителей российского слова», опубликовали произведения Державина, Капниста, Княжнина, Богдановича, Фонвизина…

Граф Николай Петрович Румянцев поражался тому, как быстро уходило в небытие то, что вроде бы крепко утвердилось при императоре Павле. Почему с такой настойчивостью император Павел требовал отменить моду на круглые шляпы, повелел всем статским чиновникам носить мундиры и ботфорты со шпорами? Ну а зачем едущим в каретах при виде императорского возка нужно было останавливаться, выходить из кареты и церемонно откланиваться, как полагается по придворному указу? Бывало, дамы опускались с подножек ступенек прямо в грязь, но это мало заботило императора. Тысячи мелочей быта сковывали частную жизнь не только придворных, дворян, но и крестьян, мещан, всех городских жителей. Императору в погоне за справедливостью казалось, что он, как отец огромного семейства, должен запретить ношение фраков, каждый должен носить немецкое платье, воротник должен быть определенного цвета и размера, он разрешил носить камзолы, а жилеты запретил, запрещены были короткие сапоги, а разрешены башмаки с пряжками… А если сограждане не выполняли эти указания, то полицейская опека задерживала подданных и вершился суд. Неотложные государственные реформы чаще всего отходили на третий план и не принимались. А ведь личность императора Павла недюжинная, он мог бы многое сделать для России, если бы не увлекался мелочами придворного быта. Мария Федоровна занималась благотворительностью и делами своей немецкой семьи, устройством судьбы братьев и сестер. Фрейлина Нелидова, понимая ее чувства, пыталась успокоить императора, заметившего односторонность интересов императрицы. Превосходный знаток внешней политики граф Безбородко уже не пользовался такой популярностью, как при императрице Екатерине, Мария Федоровна больше симпатизировала братьям Куракиным. Как обычно, двор кишел интригами, конфликтами,