как правдивому и честному человеку, я доверяю свою тайну… Граф Пален должен немедленно покинуть Санкт-Петербург и уехать в свою деревню, уехать немедленно, я не хочу его видеть. Вы поняли, господин генерал-прокурор?

– Да, ваше величество, я понял… Когда я прибыл в Петербург, мне сразу рассказали о трагической смерти императора Павла I, об участниках заговора и о том, что заговорщики по-прежнему бывают в Зимнем, а порой и хвастливо рассказывают о том, что произошло 11 марта. Когда мухи жужжат вокруг моего носа, я их прогоняю.

– Из этого документа вы все поймете, что завтра утром вам надлежит сделать, – сказал Александр I, вручая только что написанный рескрипт.

– Будет исполнено, ваше величество, – взглянув на рескрипт, поклонился Беклешов.

Вечером Александр I подписал документы, поданные ему графом Паленом, спокойно распрощался с ним, как и в прежние дни.

А рано утром генерал-прокурор Беклешов явился в дом графа Палена и вручил ему рескрипт Александра I. Вскоре граф Пален покинул Петербург. Саблуков в своих воспоминаниях передает другую версию происходившего на его глазах.

Это событие всколыхнуло высшее общество столицы. Одни одобряли решение императора, другие осуждали, особенно участники заговора и вершители бессудной расправы. Братья Зубовы были встревожены.

При Павле I Адам Чарторижский устраивал братьям Зубовым аудиенции с великим князем Александром, который после встречи успокаивал своего вспыльчивого отца, и тот быстро отходил, успокаивался. И на этот раз, после спешного отъезда графа Палена, обеспокоенный граф Валериан Зубов попросил князя Адама принять его. Он совсем в ином свете представил события ночи 11 марта: все заговорщики – преданные слуги великого князя Александра, они знали, что великие князья Александр и Константин находились под домашним арестом, императрица Мария Федоровна тоже была в опале, Павел I был чем-то недоволен, а потом стал чрезвычайно весел и разговорчив, а на прощание вечером что-то шепнул графу Палену. А что он шепнул – было загадкой…

– Понимаете, князь, эта загадка встревожила нас, – продолжал Зубов. – При вспыльчивом, взрывном характере императора он мог в этот миг придумать всякое… Ведь после застолья он не попрощался ни с императрицей, ни с великими князьями, Мария Федоровна рыдала… Что мы могли подумать? Александр I взошел на престол раньше срока, мы его преданные друзья, мы готовы работать на империю, мы не побоялись никаких опасностей. Возможно, мы действовали грубо, но ради блага Александра I и его семейства…

– Но зачем же было убивать императора? Насколько я знаю, великий князь Александр соглашался быть регентом при Павле I, ведь существует же такая монархическая система, английский король благоденствует, а его сын, регент королевства, управляет империей. Великий князь Александр, насколько я помню, оставлял за императором дворцы и земли, он мог бы работать, отдыхать…

– Но вы не учитываете характер Павла I, его неуступчивость, его жажду власти. При этом он был умен и образован, он думал о крепостном крестьянстве, о торговле, он думал о Франции и генерале Бонапарте, он поторопился разорвать отношения с Великобританией… Он мог все испортить…

– У него не было опыта государственного управления такой сложной страной, как Россия. Но и чувства сына можно понять.

– Не так поступала императрица Екатерина, князь. Она смело поддерживала тех, кто ради нее подверг себя всяким опасностям, она не колебалась сделать их своей опорой. Только благодаря такому образу действий, умному и предусмотрительному, она могла рассчитывать на их постоянную преданность.

– Но вы забываете, граф, Григорий Орлов, краса и гордость гвардии, был ее любовником, братья Орловы тоже немалого стоили, пошли за ним, Петр III же был иностранец, окруживший себя голштинцами, их легко было победить. А вы нарушили все договоренности с великим князем…

– Однако Екатерина тут же отблагодарила всех участников свержения Петра III, иных наградила, а других просто приметила, чтобы вознаградить впоследствии… Никто не колебался пожертвовать собой для нее, хорошо зная, что будет вознагражден. А император Александр своим сомнительным и колеблющимся поведением подвергает себя самым неприятным последствиям. Он обескураживает, расхолаживает своих истинных друзей, которые только и желают того, чтобы преданно служить ему. История с графом Паленом просто ужасающая, она возмутила всех…

В конце беседы, которая длилась больше часа, князь Чарторижский понял, что Валериан Зубов высказывает общее мнение братьев Зубовых и был бы не прочь, чтобы князь передал содержание их беседы императору Александру, что вскоре и было сделано.

Один за другим в Петербург приезжали давние друзья императора: Виктор Кочубей, Николай Новосильцев, Павел Строганов. И однажды, 24 июня, после общего застолья по знаку императора граф Строганов, князь Чарторижский, граф Новосильцев удалились в кабинет, куда тут же принесли послеобеденный кофе. В легкой дружеской беседе установили, что пора начать обсуждение правительственных реформ, а для этого нужно создать комитет, или, по предложению графа Строганова, Комитет общественного спасения, следуя французской традиции. Комитет назвали Негласным.

– Я не могу исполнять обязанности, – неожиданно для собравшихся заявил император Александр, – которые на меня возлагают.

Могу ли я иметь силу царствовать? Не могу. Предоставляю мою власть тому, кто пожелает.

После минутного замешательства началась бурная дискуссия членов Негласного комитета.

Любопытный случай рассказала в своих воспоминаниях княгиня Екатерина Дашкова. Ей почему-то в голову «вселилась мысль, что конец царствованию Павла настанет в 1801 году». Откуда взялась эта мысль, княгиня припомнить не могла, но широко об этом оповестила. В январе 1801 года ей напомнили об этом пророчестве, но княгиня подтвердила, что ее «пророчество исполнится через три месяца». «Действительно, – написала княгиня Дашкова в воспоминаниях, – 12 марта провидению угодно было допустить, чтобы пресечены были дни Павла I и тем самым и общественные, и частные бедствия: рост налогов с каждым днем, а с ними вместе и гонений. Сколько раз я благодарила создателя, что я была избавлена от обязанности являться при дворе в царствование Павла I. Сколько мне пришлось бы перенести горя и тревоги, так как природа отказала мне в искусстве притворяться, столь необходимом при общении с государями и еще более с их приближенными, и на лице моем ясно отражались отвращение, презрение и негодование, волновавшие мою душу. Павел был невыносим со своим прусским капральством, невыносим и в том, что придавал какое-то сверхъестественное значение своему царскому сану; он был труслив и подозрителен, постоянно воображал, что против него составляются заговоры, и все его действия являлись только вспышками, внушенными настроениями минуты; к несчастью, они чаще всего были злы и жестоки. К нему приближались со страхом, соединенным с презрением. Как мало походила ежедневная жизнь его придворных на времяпрепровождение лиц, имевших счастье быть приближенным к Великой Екатерине! Не роняя своего достоинства, она была