Там была ночь, Лизи, и я помню это очень хорошо, потому чтовпервые сознательно отправился туда ночью.

— Ох, Скотт, — прошептала Лизи, вытирая щёки. Всякий раз,когда он уходил от настоящего времени и говорил с ней напрямую, она словноощущала удар, но мягкий, нежный. — Ох, как же мне тебя жалко. — Она смотрит,сколько осталось страниц… немного. Восемь? Нет, десять. Вновь склоняется надними, после прочтения переворачивая каждую и укладывая её в утолщающуюся стопкуна коленях.

Я оставляю холодную комнату, в которой тварь, надевшая насебя личину отца, пытается меня убить, и сижу рядом с могилой моего браталетней ночью, которая нежнее бархата. Луна плывёт по небу, как затёртыйсеребряный доллар, и хохотуны веселятся в глубине Волшебного леса. Время отвремени (я думаю, из большей глубины) доносится ещё чей-то рёв. Потом хохотунывдруг замолкают, но я догадываюсь, что-то уж очень их веселит, так что долгоони сдерживать смех не смогут. И точно, они вновь берутся за старое… сначалаодин, потом двое, полдюжины, наконец, весь их чёртов Институт смешливости.Что-то слишком большое, чтобы быть ястребом или совой, бесшумно проплывает нафоне луны, какая-то местная ночная хищная птица, я думаю, обитающая только вМальчишечьей луне Я ощущаю все те ароматы, которые так нравились Полу и мне, нотолько теперь они пахнут прокисшим, прогорклым, обоссанной постелью; и кажется,если вдохнёшь глубоко, запахи эти проберутся в нос и зацепятся там. У подножияПурпурного холма я вижу пляшущие желеобразные светящиеся шары. Я не знаю, чтоэто, но мне они не нравятся. Я думаю, если они прикоснутся ко мне, то могутприсосаться, а может, лопнут и оставят на коже язву, вокруг которой всё тут женачнёт чесаться, как после контакта с ядовитым плющом.

Около могилы Пола страшно. Я не хочу бояться его, и я небоюсь, честно говоря, не боюсь, но я постоянно думаю о дурной крови, котораязахватила над ним контроль, превратила во что-то совсем другое, и задаюсьвопросом, а может, умер только Пол, а не это другое. И если здесь всё хорошеепри дневном свете с наступлением темноты превращается в яд может, дурная кровь,пусть даже она находится в мёртвой и разлагающейся плоти, ночью способна здесьожить. Что, если она заставит руки Пола подняться над могилой? Что, если заставит эти грязные мёртвые руки схватить меня? Что, если лыбящееся лицоподнимется на уровень моего, с комочками земли, бегущими из уголков глаз,словно слёзы?

Я не хочу плакать, в десять лет плакать уже негоже (особенномне, который столько пережил), но слёзы катятся из глаз, я ничего не могу ссобой Поделать. Потом я вижу дерево «нежное сердце», которое стоит чуть встороне от остальных, и ветви его напоминают низкое облако.

И мне, Лизи, это дерево показалось… добрым, тогда я не зналпочему, но теперь, по прошествии стольких лет, думаю, знаю. Эти мои записиоживили прошлое. Ночные огни — пугающие холодные световые шары, плывущие надсамой землёй, — не могли проникнуть под крону этого дерева. И подходя к немувсё ближе, я осознавал, что только от него шёл сладкий запах (почти чтосладкий), то есть ночью оно пахло практически так же, как и днём. Это то самоедерево, под которым ты сейчас сидишь, маленькая Лизи, если читаешь этупоследнюю историю. И я очень устал. Не думаю, что смогу написать всё, что нужнонаписать, хотя знаю, что должен попытаться. В конце концов, это мой последнийшанс поговорить с тобой.

Скажем так, есть маленький мальчик, который сидит под сеньюэтого дерева многие… ну, кто знает, сколько? Не всю эту долгую ночь, но покалуна (которая здесь всегда полная, ты это заметила?) не закатывается загоризонт, и он за это время раз пять-шесть засыпает и просыпается, и ему снятсястранные и иногда прекрасные сны, как минимум один из которых потом станетроманом. Он находится в этом прекрасном укрытии достаточно долго, чтобыпридумать ему название — Дерево историй.

И достаточно долго, чтобы узнать: что-то ужасное (гораздоужаснее того жалкого зла, что захватило его отца) походя глянуло на него… ипометило доя того, чтобы заняться им позже (возможно)… а потом этот страшный иневедомый разум переключился на что-то другое То был первый раз, когда япочувствовал присутствие этого «парня», который так часто выглядывал из-закулис моей жизни, Лизи, Существа, являющего собой тьму, которой противостоялтвой свет и которое так же чувствует, как, я знаю, всегда чувствовала ты, чтовсё по-прежнему. Это удивительная идея, но она имеет тёмную сторону. Интересно,знаешь ли ты об этом? Интересно, узнаёшь ли когда-нибудь?

— Я знаю, — ответила ему Лизи. — Теперь знаю. Да поможет мнеБог, знаю.

Она вновь посмотрела на страницы. Осталось шесть. Толькошесть, и это хорошо. Время после полудня в Мальчишечьей луне тянется долго, ноЛизи думает, что уже близятся сумерки. То есть пора возвращаться. В свой дом. Ксвоим сёстрам. К своей жизни.

Она уже начала понимать, как это можно сделать.

Наступает момент, когда я слышу, что хохотуны подбираютсяближе к опушке Волшебного леса, и я думаю, что в их веселье появляютсясаркастические, может, даже скрытные нотки. Я выглядываю из-за ствола моего дерева— укрытия и думаю, что вижу тёмные тени, крадущиеся из тёмной массы деревьев наопушке леса. Возможно, тени эти — плод моего богатого воображения, но я в этомсомневаюсь. Думаю, моё воображение, пусть оно и действительно богатое, истощеновстрясками этого долгого дня и ещё более долгой ночи, и я могу видеть толькото, что есть на самом деле. И словно в подтверждение этого вывода исходящийслюной смех раздаётся в высокой траве, в каких-то двадцати ярдах оттого места,где я сижу под деревом. Вновь я не думаю о том, что делаю; просто закрываюглаза и всем телом чувствую холод моей спальни. Мгновением позже чихаю отподнятой с пола пыли, висящей в воздухе под кроватью. Я вскидываю голову, лицоперекошено в стремлении удержать следующий чих или чихнуть как можно тише, и яударяюсь лбом о торчащую из кровати сломанную пружину. Сели бы кирка оставаласьна прежнем месте, я бы наткнулся на острие, располосовал бы лоб, бровь, а то илишился бы глаза, но кирки нет.

Я вылезаю из-под кровати на всех четырёх, отдавая себеотчёт, что если в окна и вливается свет, то солнце пока не взошло. Снег сдождём, судя по звукам, ещё усилился, но мне не до этого. Я отрываю голову отпола и тупо таращусь на руины, которые были моей спальней. Дверь стенного шкафасорвана с верхней петли и теперь наклонилась в сторону комнаты, держась нанижней. Моя одежда разбросана и по большей части (с первого взгляда,практически вся) порвана, словно тот, кто вселился вотца, вымещал свою злобу наодежде, раз уж не смог добраться до мальчика, который её носил. Хуже того, этатварь порвала в клочки мои немногочисленные книги, в основном биографииспортсменов и научно-фантастические романы. Блестящие обрывки обложек раскиданыпо всей комнате. Мой письменный стол перевёрнут, ящики валяются в разных углах.Дыра в кровати, оставленная киркой, выглядит огромной, как лунный кратер, и ядумаю: «Если бы я лежал в кровати, удар пришёлся бы в живот». И в комнате стоиткисловатый запах. Он напоминает запах Мальчишечьей луны ночью, но болеезнакомый. Я пытаюсь определить его, и не выходит. Я могу только подумать осгнивших фруктах, но это не совсем правильная догадка, хотя и близкая.