Уже несколько часов, как в пушистой вате теней растаялистены Квадрата, и было видно, как неподалеку мигают красные глаза дома. Должнобыть, Вольф предупредил Лиль, что вернется поздно, и, несмотря на это. Ляпис сминуты на минуту ожидал появления крохотного огонька штормового фонаря.

Поэтому он оказался не готов и был захвачен врасплох, когдав темноте появилась одинокая Хмельмая. Он узнал ее, когда она была уже совсемрядом, и рукам его стало жарко. Податливая и гибкая, как лиана, она дала себяобнять. Он погладил ее точеную шею, он прижал ее к себе и, полузакрыв глаза,забормотал слова литаний, но вдруг она почувствовала, как он сжался, окаменел.

Как зачарованный, Ляпис уставился на стоявшего рядомбледнолицего человека в темной одежде, который тоже их разглядывал. Ротпрочерчивал его лицо черной поперечиной, а глаза глядели, казалось, откуда-тоиздалека. У Ляписа перехватило дыхание. Для него было невыносимо, чтобы кто-тослушал, что он говорит Хмельмае. Он отстранился от нее, и костяшки его пальцевпобелели.

— Что вам угодно? — выдавил он из себя.

Не глядя, он почувствовал удивление девушки и на долюсекунды повернулся к ней. Удивление, полуулыбка удивления. И по-прежнемуникакой тревоги. Когда же он снова взглянул на человека… никого уже не было.Дрожь вновь охватила Ляписа, холод жизни выстужал ему сердце. Так он и стоялрядом с Хмельмаей, подавленный, постаревший. Они не промолвили ни слова. Улыбкаисчезла с губ Хмельмаи. Обвив тонкой рукой шею Ляписа, она ласкала его, какребенка, поглаживая и почесывая за ухом ровно подрезанную кромку волос.

В этот миг раздался глухой стук каблуков о землю, и рядом сними тяжело рухнул Вольф. Он так и остался на коленях, сгорбившись, без сил,сжав голову руками. На щеке у него красовался большой черный подтек, густой илипкий, словно чернильный крест на плохой контрольной; его изболевшиеся пальцыиз последних сил стискивали друг друга.

Забыв о своем собственном наваждении. Сапфир расшифровывална теле Вольфа следы иных напастей. Ткань защитного обмундирования, будтожемчужинками, сверкала микроскопическими капельками на осевшем, как труп, уподножия машины теле.

Хмельмая отстранилась от Сапфира и подошла к Вольфу. Онавзяла в свои теплые пальцы кисти его рук и, не пытаясь их разъединить, дружескипожала. В то же время она говорила певучим, обволакивающим голосом, онауговаривала его вернуться в дом, где тепло, где на столе большой круг света,где его ждет Лиль; и Сапфир нагнулся к Вольфу и помог ему подняться. Шаг зашагом они отвели его в тень. Вольф шел с трудом. Он чуть волочил правую ногу,опираясь рукой на плечо Хмельмаи. С другой стороны его поддерживал Сапфир. Онишли, не говоря ни слова. Из глаз Вольфа на кровавую траву перед ними падалхолодный, злобный свет, оставляемый его двойным лучом легкий след с каждойсекундой слабел у них на глазах; когда они добрались до дверей дома, тяжелаямуть ночи сомкнулась над ними.

Сидя перед трельяжем, облаченная в легкий пеньюар Лильприводила в порядок свои ногти. Последние три минуты они вымачивались вдекальцинированном соке наперстянки, чтобы размягчить кутикулу и сфазироватьлуночки ногтей в первую четверть. Она тщательно подготовила крохотную клетку свыдвижным поддоном, в которой двое специализированных жесткокрылых точилимандибулы в предвкушении момента, когда их доставят на место работы и дадутзадание по устранению кожи. Подбодрив их в подходящих выражениях, Лильпоставила клетку на ноготь большого пальца и потянула за скобочку.Удовлетворенно замурлыкав, воодушевляемые болезненным соперничеством насекомыепринялись за работу. Под быстрыми ударами первого кожа превращалась в мелкийпорошок, тогда как второй с тщанием занимался отделочными работами, подчищал,сглаживал края, заостренные его меньшим напарником.

В дверь постучали, вошел Вольф. Он почистился и побрился,хорошо выглядел, но был чуть бледноват.

— Могу я поговорить с тобой, Лиль? — спросил он.

— Давай, — сказала она, освобождая ему место на обитомстеганым сатином диванчике.

— Я не знаю о чем, — сказал Вольф.

— Да неважно, — сказала Лиль. — Все равно много мы никогдане разговариваем… Ты без труда что-нибудь подыщешь. Что ты видел в своеймашине?

— Я пришел вовсе не для того, чтобы тебе об этомрассказывать, — возразил Вольф.

— Конечно, — сказала Лиль. — Но ты же все-такипредпочитаешь, чтобы я об этом спросила.

— Я не могу тебе ответить, — сказал Вольф, — потому что этонеприятно.

Лиль переправила клетку с большого пальца на указательный.

— Не воспринимай эту машину так трагически, — сказала она. —Это же, как-никак, был не твой почин.

— Вообще, — сказал Вольф, — когда жизнь проходит поворотныйпункт, он ею не предусматривается.

— Ведь твоя машина, — сказала Лиль, — опасна.

— Нужно помещать себя в опасную или довольно-такибезнадежную ситуацию, — сказал Вольф. — Это замечательно — при условии, правда,что делается это чуть-чуть нарочито, как в моем случае.

— Почему же это лишь чуть-чуть нарочито? — сказала Лиль.

— Эта малость нужна, чтобы отвечать себе, если становитсястрашно, — сказал Вольф, — «я этого и искал».

— Ребячество, — сказала Лиль.

Клетка перепорхнула с указательного пальца на средний. Вольфразглядывал жесткокрылых грызунов.

— Все, что не является ни цветом, ни запахом, ни музыкой, —сказал он, загибая палец за пальцем, — все это — ребячество.

— А женщина? — возразила Лиль. — Жена?

— Женщина, следовательно, нет, — сказал Вольф, — она ведькак минимум включает в себя всю эту троицу.

Они на мгновение замолчали.

— Ну, ты совсем воспарил в до жути высшие сферы, — сказалаЛиль. — Есть, конечно, средство вернуть тебя на землю, но мне жаль своихногтей, я боюсь, что все мои труды пойдут насмарку. Так что пойди прогуляйся сЛяписом. Захвати с собой деньги, и ступайте вдвоем, развейтесь, это пойдет вамна пользу.

— После того как посмотришь на все оттуда, — сказал Вольф, —область интересов заметно сужается.

— Ты — вечный нытик, — сказала Лиль. — Забавно, что притаком складе ума ты продолжаешь еще что-то делать. Ты, однако, не все ещеперепробовал…

— Моя Лиль, — сказал Вольф.

Она была теплой-теплой в своем голубом пеньюаре. Она пахламылом и подогретой на коже косметикой. Он поцеловал ее в шею.