Без Вайолет и Джеймса Париж показался Одри невероятноскучным. Она купила себе у Пату прелестную крошечную шляпку и еще болеепрелестную для Аннабел, которую тут же ей и послала. Почти все парижскиетуалеты в том году были Сшиты из тканей с рисунками экзотических пейзажей илиживотных.

Одри купила себе экстравагантное вечернее платье вчерно-белую полоску, как шкура зебры, решив, что наденет его на бал у Мерфи,если они ее пригласят, когда она будет гостить у Джеймса и Вайолет. Впервые вжизни Одри чувствовала себя совершенно независимой и взрослой. Вставала онакогда хотела, обедала и ужинала когда вздумается. Вечер проводила на Монмартре,днем пила красное вино, бродила по левому берегу Сены. Через две недели такойблаженно-беззаботной жизни Одри отправилась на поезде на Ривьеру.

Она таки отказалась от намерения ехать на машине, но' непотому, что боялась, и не потому, что Джеймс за нее тревожился, просто она впоследнее время ужасно разленилась — зачем самой трудиться, пусть ее поездвезет. Когда она выходила из вагона;" Ницце, на ней была длинная узкаяголубая юбка, купленные в Париже сандалии на веревочной подошве и соломеннаяшляпа с большими полями и букетом цветов. Ее встречали Джеймс и Вайолет, одетыев таком же духе: на Вайолет белый сарафан, широкополая соломенная шляпа скрасной розой и красные босоножки. Джеймс в сандалиях, как на Одри. Оба ужеуспели загореть. Дети с няней ждали их в машине с откидывающимся верхом. Одрисразу же посадила Александру к себе на колени, Джеймс и Вайолет запели какую-томелодичную французскую песню, и машина помчалась вперед на предельной скорости.Было лето, было счастье и волнующее ожидание чего-то прекрасного, необыкновенного.В этой жизни не было ни страха, ни тревог.

Одри пришла в восхищение при виде виллы Готорнов. Общество,которое собралось у них в тот вечер, очаровало ее — там были художники имузыканты, английские и французские аристократы, итальянки из Рима, несколькоамериканцев, ошеломляюще красивая девушка, которая захотела непременно голойискупаться в бассейне. Если бы Хемингуэй проводил это лето на Ривьере, какнамеревался, он точно приехал бы сюда, но, увы, он неожиданно передумал и уехална Кубу ловить рыбу. Одри словно попала в сказку, именно о такой жизни онавсегда и мечтала. Неужели всего месяц назад она безвылазно сидела дома иволновалась, не переварены ли яйца для деда?

Сейчас она поняла, почему всегда с таким жадным интересомследила за событиями в мире: это помогало ей вырваться из тесного, душногомирка мелочных забот, давало иллюзию причастности к другой жизни, полной ярких,захватывающих впечатлений. А сейчас она сама окунулась в эту жизнь, с утра дорассвета ее окружают удивительные люди, знаменитости, с каждым днем круг ихстановится все шире. Для Готорнов такая жизнь привычна, иной они просто незнают. Кто-то из окружения написал книгу, которую сейчас все читают, другой —пьесу, о которой только и говорят, рядом с ними известный всему миру художник,прославленный скульптор, модный музыкант, титулованная знать. Все выделяются изразряда людей обыкновенных, именно они творят образ и дух времени, и порой,глядя на них, Одри чувствовала, как и на нее летит золотая пыль от ихволшебного резца.

Каждое утро она просыпалась с ощущением, что очутилась всказке. Теперь она еще лучше понимала отца — ему было непереносимо серое,будничное существование, он рвался наполнить каждый миг волнующим биением жизнии потому погиб.

Она вспоминала его альбомы, но то, что происходит с ней,даже интереснее. И, как отец, она не разлучалась с фотоаппаратом.

— О чем ты задумалась, Одри? — спросила ееВайолет, сидевшая рядом на узкой полоске песка у воды. — Смотришь куда-товдаль и улыбаешься…

— Я думала о том, как я счастлива. И как не похожа моянынешняя жизнь на прежнюю. — Одри понимала, как тяжело ей будетвозвращаться домой осенью, и гнала печальные мысли прочь.

Жить бы здесь всегда, в этой упоительной сказке, но всекончается, и сказки тоже, все в конце концов разъедутся отсюда…

— Стало быть, тебе здесь нравится?

— Еще бы! — Одри легла на спину, черный, купленныйв Париже купальный костюм обтягивал ее фигуру, как перчатка; на Вайолет былбелый купальный костюм. Подруги — одна черноволосая, другая медно-рыжая — оченьэффектно смотрелись вместе, Одри с удовольствием сделала бы такую фотографию.Она здесь без устали снимала, и когда в Ницце проявили и напечатали ее снимки,все их похвалили. Даже Пикассо отозвался одобрительно, просмотрев с интересомочередную пачку фотографий. «А знаете, у вас талант, — сказал он, пронзивее своим взглядом. — Не дайте ему пропасть». Он произнес эти слова такимстрогим тоном, что Одри это удивило. Занятие фотографией доставляло ей огромноеудовольствие, она никогда не думала, что у нее талант и что он может пропасть,но слова Пикассо произвели на нее сильное впечатление. На нее все здесьпроизводило сильное впечатление, все восхищало.

— Почему бы тебе не остаться?

— Где — на мысе Антиб?

— Нет, в Европе. По-моему, именно здесь тебе и место.

Одри думала о доме, и глаза у нее были ужасно грустные.

— Ах, Вайолет, я бы с радостью, да совесть не велит.

— Почему?

— А дедушка? Не могу я его бросить. Может быть,когда-нибудь это станет возможным…

— А я считаю, ты не имеешь права вот так заживохоронить себя.

— Я люблю его, Ви, не надо жалеть меня, — тихосказала Одри.

— Нет, Одри, ты живой человек, тебе нужна другаяжизнь. — В ее глазах зажглось любопытство. — Разве ты не хочешь выйтизамуж, любить и быть любимой? — Ви не могла понять, почему Одри незамужем. Сама она так давно любит Джеймса, что просто не может себепредставить, как бы она жила без него.

— Хочу, наверное. Я как-то не думала об этом. Видно,такая уж у меня судьба. Может быть, я не создана для замужества, может быть, уменя другое предназначение…

Подруги снова легли на песок. Впервые в жизни Одри осознала,что, даже если она никогда не выйдет замуж, ничего ужасного не произойдет.Свобода — великое благо. Особенно здесь, на Ривьере, на мысе Антиб, в домеГоторнов, летом 1933 года.

Вечером они опять были приглашены к Мерфи, на сей раз теустраивали маскарад, и, как всегда, душой общества был Джералд. Он был таккрасив, так безупречно и утонченно элегантен и при этом так неповторимо оригинален,что от него трудно было отвести восхищенный взгляд. В 1912 году, когда онучился в Йельском университете, его курс провозгласил Джералда Мерфи самымэлегантным мужчиной, хотя таланты его только начали проявляться. Прошлодвадцать лет, он давно стал признанным законодателем моды. Его жена Сара быласамо совершенство.

Она приходила на пляж в жемчугах, утверждая, что жемчугу этополезно, и, сидя рядом с Пикассо, который и здесь не расставался со своейчерной шляпой, нескончаемо с ним щебетала.