«Ну, тогда ложись под бочок к этому трупу и жди, когда затобой придут!» – говорю я себе с ненавистью. И неизвестно почему вспоминаюодного своего знакомого писателя, ныне, увы, покойного, по имени ВладимирАлександрович Руссков. Он говорил: «Ты, Алена, главное – пиши. Если напишешь –может, и напечатают. А не напишешь – так уж точно не напечатают!»

Если я начну трепыхаться – может быть, и спасусь. А буду сидетьсиднем – вряд ли!

Я наклоняюсь – голова немедленно начинает кружиться снова,еще не вся ядовитая дурь выветрилась, – и натягиваю сапоги. Вещей у меня нетпрактически никаких – только небольшая сумка, в которой лежат документы, щеткадля волос, кошелек, ручка с блокнотом, косметичка и паспорт. Ну, еще вполиэтиленовом пакете – запасные трусики. Ведь я намеревалась пробыть в Москвевсего лишь полдня: получить гонорар и на двухчасовом «Буревестнике» вернутьсядомой. Вечером была бы уже у себя в квартире, усталая, но довольная, ненадолгоразбогатевшая…

Черт, когда ж я теперь получу свой гонорар?! А может,смыться с поезда, добраться до Москвы первой же электричкой, взять деньги виздательстве, а уж потом идти сдаваться?

Нет, глупость. Во-первых, всполошенные моим исчезновением,они могут связаться с милицией моментально, и тогда меня будут ждать навокзалах как в Москве, так и в Нижнем: Алену Ярушкину, особо опаснуюпреступницу, беглую убийцу. А во-вторых, если я даже доберусь до Москвыбеспрепятственно, то не факт, что у меня в милиции потом не изымут мой гонорар.То есть факт, что изымут, так уж положено, но вот вернут ли… не факт!

Забавно: жизнь свою я работникам правоохранительных органовдоверить готова, а вот кошелек… Ну ладно, пусть эти работники будут довольныхотя бы этим, потому что ни одна из моих героинь им вообще не верит. Все этиудалые дамы решают свои проблемы сугубо самостоятельно!

Ну что ж, надо ломать устоявшиеся штампы. Решено – иду вмилицию!

Я рассовываю содержимое сумки по карманам куртки, застегиваюих на «молнии», а самой сумке говорю последнее прости (кстати, я ее никогдаособенно не любила, да и старенькая она уже, буду только рада купить новую –если мне, конечно, удастся это когда-нибудь сделать, но остается толькоуповать…), надеваю перчатки, чтобы моих отпечатков тут, в этом кошмарномместечке, осталось как можно меньше. Берусь за ручку двери и, подавив желаниервануть ее в сторону и выскочить опрометью, начинаю поворачивать ее медленно-медленно,одновременно сдвигая дверь.

Смотрите-ка! Получается. Почти как у того, кто заглядывалсюда несколько минут назад. Тихо-тихо, осторожно-осторожно – и вот уже дверьоткрыта ровно на столько, чтобы я могла выглянуть в коридор.

Взглядом ш-ширк туда-сюда – никого. Пусто! Однако мне видно,что купе проводницы открыто. Неведомо, там она или нет, но рисковать, проверяя,не стану: спиной вперед бегу в противоположный конец вагона. Вот я в закуткеоколо туалета. Прежде чем взяться за ручку двери тамбура, снова озираю коридор.Пусто, по-прежнему пусто! Мне везет.

Выскакиваю в тамбур, не без ужаса смотрю на скачущие подногами, то смыкающиеся, то размыкающиеся железяки, откуда дышит стужей имазутом. Колеса стучат, поезд замедляет ход, но бежит еще довольно быстро. Мне,наверное, придется прыгать на ходу… если удастся самой открыть дверь в тамбуре,конечно. А если нет, то лучше бы отбежать за несколько вагонов подальше. И кактолько поезд остановится во Владимире, сразу дать деру по перрону, не вступая вобъяснения с проводницей…

Что за черт? Я хватаюсь за ручку двери, ведущей из тамбура вследующий вагон, дергаю, рву ее – она не поддается. Такое впечатление, чтозаперта.

Почему? Почему она заперта? Ловушка?

Да потому, что за ней вагон-ресторан, вдруг осеняет меня. Нуконечно – у меня же восьмой вагон, дальше должен находиться девятый. Авагон-ресторан почему-то всегда располагается именно между этими двумя!

Бог ты мой… Какая жалость, что в фирменных нижегородскихпоездах не поощряется ночная жизнь и ресторан уже закрыт!

И что получается? Получается, мне некуда деваться, толькоидти вперед…

То есть назад. Возвращаться в свой вагон, ждать, когда поездостановится, и уж тогда осуществлять рывок по перрону, надеясь на то, чтопроводница не сразу соберется меня хватать. А даже если и соберется – ну, я ужкак-нибудь вырвусь, заору благим матом, начну звать милицию. Может, и прорвусь.

Если повезет. Если очень, безумно повезет!

Хорошая мысль. Осталось решить, где пересидеть все этовремя, оставшееся до прибытия во Владимир. Возвращаться в свое купе мне нехочется… нет, я просто не могу вернуться туда! Помнится, когда садилась еще вНижнем, обратила внимание, что чуть не половина вагона пустует. Вот здесь вродебы ехали два каких-то типа братана, здесь дама моих лет – такое ощущение, из«новых русских», с брезгливым выражением хорошенького личика, немножко похожаяна американского кокер-спаниеля. Отсюда вроде бы выходил какой-то заморенныйочкарик, напоминающий бухгалтера крупной, богатой, но скучной фирмы. Еще былакакая-то толстая тетка в черном, но я ее не разглядела. Да вот и все! Какминимум три-четыре купе должны быть пусты. Я осторожно дергаю все ручки подряд– не поддается ни одна. То ли излишне осторожничаю, то ли проводница заперласвободные. Скорее всего… То есть прятаться мне негде. Неужели придется все-такивозвращаться к нему?

– Девушка, вы кого здесь ищете? – слышу низкий голос сзади.

Меня словно молния прошивает от неожиданности.

Медленно оборачиваюсь, проклиная себя за то, что не накинулакапюшон. С другой стороны, в капюшоне, вся такая скрытная и таинственная, явыглядела бы еще более подозрительно. Воришка, которая хочет пошарить по купе…

Встречаюсь взглядом с плотным невысоким мужчиной. У неготемные волосы, темные глаза, густая щетина на лице, отчего щеки кажутсякакими-то грязными, и черные усы. На нем синий форменный кительжелезнодорожника. Неужели начальство какое-то? Ревизор, может? Ну и внешность унего! Скорее его можно принять за поездного грабителя, а не за ревизора! Авпрочем, какое мне дело до его внешности? Я размышляю: не поднять ли крик прямоздесь и сейчас? Не отдаться ли на милосердие ревизора, как я собираласьотдаться на волю милиции?

Сама не знаю, что меня останавливает. Может быть, мысль онепременной цеховой солидарности? Этот железнодорожник скорее поверитпроводнице вагона, чем мне – что бы она там ни наплела, эта зараза! Поэтому яудерживаю ужасные признания на кончике языка и говорю самым что ни на естьбезразличным голосом:

– Свое купе ищу. Я выхожу во Владимире, вот в туалет сбегалана дорожку…