Раньше выражение «доля секунды» было для меня не более чемфигурой речи. Теперь я поняла, что они существуют физически, эти самые доли. Ихв секунде как минимум пять. В первую долю я, словно повинуясь команде, отданнойсвыше, выключала ночник. Вторую долю секунды я (повинуясь тому же приказу)сдергивала простынку с моего соседа. Третью – падала на свою полку и с головойукрывалась этой простыней. Четвертую – я всем существом внимала почтинеслышному шороху медленно приотворяемой двери. Вы когда-нибудь видели, чтобыдверь купе при отворялась, к тому же – медленно, а не отъезжала в сторонурывком – со скрежетом и грохотом? Но техника открывания этой двери выдавалапрофессионала… Пятую долю секунды я ужасалась до полуобморока, что накрыласьтем же полотном, которое только что покрывало труп. По всем народным приметам,тот, кто надел на себя хоть что-то, снятое с покойника, особенно с убитогочеловека, сам вскоре умрет. Выходит, и мне вот-вот предстоит…

Секунда со всеми своими долями истекла. И время, отпущенноемне на пустые размышления, тоже истекло. Слабый промельк света проник изкоридора, и я зажмурилась. Я лежала лицом к стенке, стискивая изо всех силвеки, а по спине у меня словно бы прохаживались ледяные пальцы.

О нет, это сравнение устарело, морально устарело! По моейспине будто водили лезвием ножа или стволом пистолета! Заряженного, готовоговыстрелить в любую секунду… нет, в любую долю секунды! Ужас, ужас… я всейкожей, всеми мышцами, всей кровью ощущала взгляд – пристальный, придирчивыйвзгляд человека, который смотрел в крохотную дверную щелку. Это был неслучайный соглядатай – отнюдь! Это была проверка – все ли в купе так, какоставалось некоторое время назад, когда он сделал свое дело и ушел. «Этосмотрит убийца!» – поразила меня догадка и заставила оледенеть, словно и я ужесделалась тем самым хладным трупом, в который мне пророчили превратитьсянародные приметы.

И я почувствовала, что больше не выдержу этого взгляда вспину. Сейчас заору – заору истерически, бездумно… И в тот самый миг дверь почтибесшумно закрылась. Но щелчка поворачиваемого фиксатора я не услышала, как нинапрягала слух. Приподнялась на локте, ловя малейшее движение в коридоре.Показалось или в самом деле различила едва слышные удаляющиеся шаги? Наверное,они мне почудились: очень уж грохотал поезд на стыках.

Я села, прижимая руки к груди. И только тут вспомнила, чтоуспела одеться. И если наблюдатель смотрел внимательно, он не мог не заметитьисчезновения моих вещей с вешалки. И не мог не догадаться, куда они подевались:ведь из-под простыни торчала моя нога в брючине и носке!

Значит, они – кто? не знаю кто, убийцы! – просекли, что я несплю, что я все поняла и морочу им голову. Конечно, можно надеяться на лучшее иуповать, что наблюдатель не приметил таких мелочей, как моя отнюдь не голаянога. Но нынешняя ночь как-то враз отучила меня от этого приятного занятия –надеяться на лучшее. Я теперь готова только к худшему.

Они поняли, что их игра раскрыта.

И что? Чего мне теперь ждать? В окне все чаще мелькают огни– мы приближаемся к Владимиру. Вот-вот станция… вот-вот! И как? Мне ждатьвизита милиции уже во Владимире?

Ждать? А почему я должна кого-то ждать? Бежать. Я должнабежать!

Но куда? Прыгать с поезда на ходу? Даже если бы у меняхватило на это решимости, какой смысл? Мои паспортные данные есть в компьютерев кассе, где я брала билет, меня арестуют сразу, как только я появлюсь у себядома!

Можно, конечно, там не появляться. Можно залечь на дно… ну идолго я там пролежу, с двумя тысячами рублей в кармане? А где оно, кстати, этосамое дно? Я мысленно прочесываю всех своих друзей и знакомых. Их немало,однако тех, кому я могу совершенно довериться в такой безумной ситуации,раз-два и обчелся. Среди них один мужчина – «бесподобный психолог». Но этотвариант спасения отпадает. Мой юный друг (он и в самом деле гораздо моложеменя, но и ему, и мне на это наплевать) сейчас на каком-то международном семинаремолодых психологов аж в Англии… Молодец мальчонка, ничего не скажешь, нонадеяться на его помощь я, получается, не могу.

Михаил? Во-первых, он в Москве. Во-вторых, это простононсенс – рассчитывать на человека, бросившего меня. Да мне гордыня не позволитего ни о чем попросить! Что поделаешь – любимый грех…

Мужчины, значит, как помощники отпадают. Женщины? Из всехсвоих знакомых и приятельниц я бы доверилась в такой ситуации разве что Жанне,хозяйке ресторана «Барбарис», но не могу подставить ее. Совладельцы «Барбариса»– какие-то ну шибко крутые ребята, они могут очень серьезно обидеться на Жанну,если она окажется замешана в криминальную историю. Так что похоже, что мнепридется надеяться только на себя. В точности как героиням моих романов!

Господи… да уж не напророчила ли я себе судьбину, плетясамые что ни на есть хитроумные интриги, задавая неразгадываемые загадки, ставянеразрешимые задачи и просто-таки принуждая своих героинь выпутываться изжутких ситуаций? Ведь я сама теперь нахожусь точно в таком же положении, когдане знаешь, куда кинуться, у кого помощи просить!

Да, этого я не знаю. Зато знаю одно: чем скорей я перестанусидеть в этом купе сиднем и тратить время на размышления, тем скорей ситуацияперестанет быть неразрешимой. Эти люди (нелюди, сказала бы я!), которые затеялинепонятную и странную игру, пока заставляют и меня играть по их правилам. Номне нужно перестать делать это. Нужно их опередить и навязать им свою игру.

Первой заявить в милицию, вот что! Не ждать, пока ко мнепридут, схватят и поволокут на закланье. Поднять шум раньше их. И сразупотребовать, чтобы со всех предметов, которые находятся в моем купе, снялиотпечатки пальцев. Если я не пила, не ела этой пластмассовой вилкой, не браласьза мерзкую бутылку «Клинского» (а ведь не зря, не зря я ненавижу пиво и считаюего врагом народа!), значит, моих отпечатков тут быть не может. Зато тамнайдутся отпечатки кого-то другого. Конкретно того, кто устроил весь этоткошмар.

Но через мгновение оптимизм, разгоревшийся было в моей душе,гаснет, как фитиль прикрученной газовой горелки: я вспоминаю какой-то романец(на сей раз не мой… а может быть, и я писала что-то в этом же роде?), гдебесчувственного человека хватают за руку и оставляют его отпечатки и на орудииубийства, и на каких-то еще сопутствующих предметах. Где гарантия, что они непроделали со мной чего-то подобного, пока я валялась, опоенная клофелином илианалогичной одуряющей гадостью? Нет такой гарантии… И надежды на то, что менявыслушают в милиции внимательно, не поднимут на смех, не отправят немедленно вобезьянник или вовсе в психушку, тоже нет никакой.