– Ненавижу, когда он такой…

Том молчит, смотрит в окно. В тишине мы доезжаем до его дома.

Что происходит, когда ребенок чувствует убийственную тоску и ни в чем не видит смысла?

Мне было одиннадцать, когда у церкви я увидела бездомного, просящего милостыню. Он сидел, упираясь коленями в картонку, наклонившись головой вперед. У него не было пальцев на руках. Вернее, были только мизинцы. По одному на обеих кистях, а остальное – обрубки, обтянутые блестящей кожей.

Мама оттянула меня за шиворот от церкви и повела в парк, но я больше не хотела гулять. Чувство в груди, острое, невыносимое, тошнотворное, поглотило меня. В глазах помутнело от слез. Я не могла понять, что происходит, не думала, что для плача есть причины, поэтому сдерживалась. Бездомный без рук не покидал мысли, мне было грустно и горько от его увечий и беспомощности. Я не знала, как сказать о своей боли, а когда пришла домой, то легла на кровать и уставилась перед собой. Мне было плохо. По-настоящему, по-взрослому плохо. Я долго и тихо плакала, не хотела ни с кем общаться, только свернуться в клубок и прекратить уже наконец эти мучения.

Кажется, я до мелочей запомнила первый в своей жизни приступ мертвенной тоски. Увиденные несправедливость и жесткость мира послужили спусковым крючком. Тогда я начала задавать себе вопросы, не свойственные одиннадцатилетним детям. В чем вообще смысл всего, что я делаю? Зачем мне, например, учить математику? Это ведь просто закорючки на листке, которые придумали люди. Это было лишь чьей-то дурацкой выдумкой, которую я отказывалась понимать, а все вокруг кричали на меня, обвиняя в безответственности.

Зачем мама заставляла меня расчесываться каждый день? Ведь мои волосы выглядели нормально и без этого. Или необходимость постоянно стирать пыль даже с тех мест, которые я не вижу… Ничего плохого не происходило из-за того, что пыль лежала на полках. Мне покупали красивую одежду, но я не понимала, зачем она мне нужна.

Почему пишется так, а произносится по-другому? Зачем так делать? Кто за это ответственен? Какой смысл?

Я появилась в этом мире без какого-либо ориентира, цели, никто вокруг не стал подсказывать дорогу. Я должна была стирать пыль, расчесывать волосы и учить математику. Все, что я делала, казалось бессмысленным. Мне было одиннадцать, и меня убивала бесцельность этой жизни. Я не понимала, зачем живу.

Иногда мне становилось лучше, но ненадолго. Когда мы путешествовали, не успевая даже вздохнуть между переездами и концертами, у меня не оставалось времени думать о плохом. Когда я не была в одиночестве, то забывала о себе. Но когда в семнадцать я осталась наедине с собой, практически запертая в школе или дома, то небо со всей своей тяжестью и темнотой обрушилось на меня. Я оказалась в такой непроглядной, вязкой тьме, которую даже представить не могла. И тогда в моей жизни появились наркотики.

* * *

В квартире у Тома уютно. Красиво. Тепло и спокойно. Я слоняюсь по ней уже который час, сижу в телефоне, листаю «ТикТок» и «Инстаграм»[4]. Мое экранное время возросло до тринадцати часов в сутки. Мне хочется застрелиться.

Мысли тягучей жвачкой обволакивают мозг. Кажется, еще вот-вот, и мои мозги вытекут через уши, после очередной просмотренной фотографии со счастливыми и успешными людьми. Я откладываю телефон и втягиваю сопли, чувствую себя больной. Наверное, простудилась, пока сидела в полиции. Но спустя час или два я понимаю: все не так просто.

Начинает раскалываться голова и становится сложно дышать, я резко проваливаюсь в лихорадочный бред. Мозг работает с неистовой силой. В мыслях плывут странные обрывки воспоминаний из детства. Кадр: родители улыбаются и смеются. Кадр: папа целует маму, когда-то очень давно, словно я вообще себе это придумала. Кадр: наш старый дом в Джинглтауне, в котором мы жили до того, как переехали в самый богатый район Окленда. Кадр: я, самолет, куча людей, мать, отец, Том и «Нитл Граспер», отправляющиеся колесить по всему свету. Кадр: Европа, с ее уютными, меленькими, старыми городами. Кадр: Азия, кишащая людьми, небоскребами и инновациями. Кадр: жаркая, одновременно дикая и современная Австралия.

Я прихожу в себя от того, что глаза режет свет. Уже вечер, я включила лампы давно, но сейчас смотреть на них стало невыносимо больно. По глазам будто проходятся лезвием. Я покрываюсь испариной.

Что со мной, не понимаю. Хочется взвыть. Сажусь на диване, обхватив колени руками. Тело трясется крупной дрожью. Собственные руки кажутся желтыми палками, воткнутыми в плечи. Я вдруг замечаю, что зубы стучат, а челюсть сводит от боли. Господи, что происходит?

Я не понимаю, что делать, как вдруг… на ум приходят наркотики, и все становится понятно. Мне нужно обдолбаться. Только это поможет. Я готова на что угодно, лишь бы сделать это как можно скорее.

Мысль об этом придает сил. Я поднимаюсь с дивана, хватаю телефон. От резких движений начинает тошнить. Неважно. Вырвет – хорошо, не вырвет – тоже неплохо. Я ползу до коридора, по дороге выключая лампы, в темноте копаюсь по курткам Тома в поиске ключей. Есть! Я сжимаю их в руке, ужасаясь тому, как все кружится перед глазами.

Натягиваю обувь и уже собираюсь выходить, как вдруг дверь открывается, и на пороге появляется Том. Из коридора на меня бьет свет.

– Ай! – вскрикиваю я и отворачиваюсь.

– Ты чего? – спрашивает он и заходит в квартиру. Щелкает по выключателю.

– Выключи… выключи свет!

Я закрываю глаза ладонью, опускаюсь на пол. Слышу, как Том кидает ключи на тумбочку, а потом присаживается на корточки передо мной.

– Что с тобой? – аккуратно спрашивает.

– Все хорошо, – пытаюсь посмотреть на него и улыбнуться, но зубы предательски скрипят.

Он пристально смотрит мне в глаза. Я тоже смотрю в его, не отрываясь… они такие красивые, темно-зеленые, с карими крапинками глубоко на дне. Я погружаюсь в них с головой, на секунду забывая о своем состоянии.

Потом как из тумана:

– …и ты ляжешь, идет?

– Что?

– Я дам тебе аспирин, и ты ляжешь, идет? – повторяет Том.

– Что? Нет, нет… мне нужно идти…

– Куда собралась?

– Я… мне нужно…

– Я вижу, что тебе нужно, – отрезает Том.

Я вдруг пугаюсь. Резко встаю, кидаюсь к двери, но замираю. Мерзкий прилив тошноты сводит скулы. Сдержаться не получается, и меня выворачивает прямо на коврик с надписью «WELCOME!» Перед глазами пляшут звездочки. Том подхватывает меня под руки, и если бы не он, то я бы точно упала.

– Еще тошнит? – спрашивает, направляя мое трясущееся тело в сторону туалета.

– Да…