– Какие?

– Тюрьма.

– Верно.

Я смотрю куда угодно, только не на полицейского. В голове шум, меня лихорадит.

– Вставай, – говорит он мне и под руку выводит наружу.

Офицер тянет меня по коридору, мы заходим в комнату с камерами хранения. В одной из них оказываются мои вещи: все, что было при мне и что у меня забрали – портфель, телефон и удостоверение. Полицейский расстегивает на мне наручники и вручает вещи.

– В этот раз ты отделалась легким, подчеркиваю – легким – испугом, Белинда. В следующий раз тебе так не повезет. Я надеюсь, ты все поняла. На выходе распишешься за получение вещей.

Я стою, словно парализованная, прижимаю к себе рюкзак и часто дышу. На негнущихся ногах выхожу наружу и иду по указанному шерифом направлению. В ушах звенит. Попадаю в большой светлый вестибюль; глаза, отвыкшие за сутки от дневного света, пронзает боль.

– Белинда! – слышу знакомый голос. Сбоку ко мне подбегает Том, а следом его охранник. Адвокат тоже оказывается рядом.

– С тобой все хорошо? Тебя не трогали? – спрашивает Том.

– Все хорошо. Мне надо сесть.

Я опускаюсь на лавку у стены и утыкаюсь лицом в ладони, пытаясь справиться с диким желанием блевануть.

– Точно все нормально? – опять спрашивает он.

– Ее до смерти напугали, – отвечает адвокат.

– Меня тошнит.

– Принеси воды, – говорит Том охраннику и садится рядом со мной.

Он обнимает меня за плечо, наклоняет к себе. От его знакомого, приятного запаха мне сразу становится спокойнее. Постепенно я начинаю осознавать, что все обошлось. Охранник вручает мне пластиковый стакан с холодной водой, после которого желудок скручивает боль. Кажется, последний раз я ела еще вчера.

– Лучше? – спрашивает Том.

– Да.

– Хорошо. Тогда уедем отсюда.

Я киваю. Что угодно, лишь бы выбраться из этого места и забыть все как страшный сон. Я оглядываюсь по сторонам, и до меня вдруг доходит.

– А Скифф? – спрашиваю я.

– Какой Скифф? – смотрит на меня Том.

– Со мной был парень…

– А, да… малышка, забудь о нем. Ему не помочь.

– Ясно, – спокойно говорю я, но внутри все пылает.

На выходе из отделения, прямо у дверей, нас ждет большой черный «Мерседес». Охранник открывает нам двери, сам садится на переднее сиденье. Машина трогается с места, мы все дальше и дальше отъезжаем от участка.

– Где папа? – вдруг спрашиваю.

Том вздыхает. Смотрит в окно. Я не могу терпеть его молчание.

– Ты ему не дозвонился?

– Он отключил телефон. Твоя мать сказала, что он не дома. Не было времени искать.

– Ясно…

Я опускаю взгляд.

– Эй, – зовет меня Том, – уверен, с ним все хорошо.

– Спасибо тебе, – говорю я, – и прости.

– Все нормально.

Мы замолкаем, но, кажется, Тому еще есть что сказать. Я смиренно жду, когда же он даст волю своему гневу и выскажет мне все.

Но вместо этого он наклоняется ко мне и доверительно произносит:

– Слушай, Белинда… будь осторожнее в следующий раз, ладно?

– Следующего раза не будет, клянусь…

– Я тебя ни в чем не обвиняю, не надо клясться. Просто… ты такая молодая и тебе ничего не страшно. Я это понимаю, но хочу сказать, не надо таскать по городу наркоту.

Я кусаю губы, смотрю в окно. Мне нечего ему ответить.

– И еще… если ты употребляешь наркотики… делай это как угодно, только не через шприцы. Никаких шприцов.

Мне вдруг становится невероятно стыдно, прямо до боли. Уши загораются, я спешу спрятать их под волосами. Чувство стыда такое всеобъемлющее и невозможное, что мне хочется спрятаться от Тома и никогда ему не показываться. Я киваю.

– Я больше не буду иметь с этим дел… правда… Прости, прошу…

– Всякое дерьмо случается, – обреченно говорит Том.

Я немного медлю, но потом все же спрашиваю:

– Ты рассказал маме?

– Конечно нет.

Я облегченно вздыхаю.

Те времена запомнились мне сплошным темным пятном, будто на улице всегда была ночь и я несколько лет не видела солнечного света.

Мне было девять, и единственное, что доставляло мне радость, – игры с моими друзьями-соседями. Мы бегали по домам, катались по району на велосипедах, устраивали соревнования из разряда «кто дальше прыгнет» или «кто больше всех отобьет мяч от земли». В эти моменты я забывалась, абстрагировалась от всего, что происходило дома, и была обычным счастливым ребенком.

Ничего не отличало меня от других, кроме одного: гулять я выходила редко.

Я не могла просто взять и уйти из дома, как делали это другие дети. Когда я видела, как свободно они могут перемещаться, то до дрожи завидовала. Мне так делать было нельзя.

Мама разрешала мне выходить из дома только тогда, когда я уберусь в квартире. Но уборка в понимании моей мамы – это явно не то, что имеют в виду все нормальные люди.

Все должно было выглядеть идеально. Ни одной пылинки на полке. У всех вещей есть свои места, и не дай бог какой-то из них оказаться не там.

Брызги на зеркале, отпечатки пальцев на ручках дверей – я протирала их каждый раз, когда они появлялись. Каждый день забиралась под потолок и стирала пыль с лампочек – едва ли хоть кто-то из людей делает это чаще, чем раз в неделю.

Если у мамы было плохое настроение, мне могло влететь за крошки на столе. Я до сих пор вспоминаю те годы с содроганием.

В тот день я очень хотела играть с друзьями. Но вот незадача – кран в моей ванной комнате протекал и оставлял лужицы в ванной. Я знала, маме это не понравится, и если она увидит их, то никуда меня не пустит.

В голове созрел план. Я выдраила полы до блеска, вытерла всю пыль и быстро закрыла окна – всегда так делала, потому что знала: с улицы летит пыль и к тому времени, как мама придет проверять, она снова осядет на полки. С той же целью я выключила вентиляцию. А потом сделала гениальную, по своему мнению, вещь: перекрыла в доме воду.

Я знала, никакие оправдания не помогут – мама не будет слушать, что кран протекает, поэтому избавилась от проблемы как могла.

И это сработало. Пройдя ее доскональную проверку, я побежала к друзьям.

Несколько счастливых часов я веселилась, но когда вернулась домой, окунулась в сущий кошмар. Мама не оценила то, что я сделала, потому что не смогла принять душ.

Тогда в первый раз у нее по-настоящему сорвало крышу. Как только я зашла в квартиру, она стала кричать на меня и ударила.