Признаться, такое поведение Деда меня разозлило. Гадайтеперь, что все это значит: есть у него неведомые враги или нет. Или он решилзагрузить меня работой, чтобы глупостями не досаждала? Разумеется, Дед и раньшедавал мне задание «разобраться», и я неоднократно проводила для негорасследования и так поднаторела в этом, что часто, переусердствовав, получалапо шее. Именно излишнее усердие, которое подчас шло в разрез с интересами Деда,и послужило причиной того, что я в свое время покинула дом с колоннами и до сихпор до конца туда не вернулась, так и не решив, стоит ли это делать. Однакопрежде цель хоть и смутно, но все же маячила на горизонте. Сейчас я вовсе ее невидела. Если Дед, все-таки опасаясь за свою жизнь, дал мне это задание, логичнонамекнуть… Впрочем, ждать от него такой милости глупо. Дед — это Дед, и ход егомыслей проследить невозможно, особенно такому существу с ограниченныммышлением, как я. Человек, который опасается за свою жизнь, все-таки долженвести себя иначе. Просто обязан насторожиться. Впрочем, старый змей, когдахотел, умело скрывал эмоции. А если он возомнил себя великим до того, чтопросто не в состоянии поверить, что кто-то отважится и посягнет? Очень многиетипы, помешавшиеся на своей исключительности, теряли ощущение реальности ипрямехонько оказывались на кладбище. Мог Дед так заиграться? Черт его знает. Сдругой стороны, если он уверен, что ничегошеньки ему не грозит, зачем посылатьверного оруженосца, то есть меня, для прояснения дела. Тем более, по егособственному утверждению, для этого, существуют менты, которым стараниями Деданедавно прибавили зарплату? Нет, тут положительно что-то было. Дед так простоничего не делает. Я даже не удивлюсь, что господин Ларионов возник в баре, гдея коротала вечер, отнюдь не по собственной инициативе, а по мудрому наущениюработодателя. Я мысленно скривилась, однако понять, что за хрень творится вДатском королевстве, мне захотелось даже больше.

— Давай сменим тему, — бодро предложил Дед,приглядываясь ко мне. — Расскажи, как ты живешь?

— Хорошо живу, — поспешно отозвалась я и добавила,пока он не начал строить из себя отца родного:

— А ты как думал?

Разумеется, Деду это не понравилось, не то, что я хорошоживу, хотя и тут возможны варианты, а то, что не даю ему возможности проявитьотеческую заботу. Однако он постарался скрыть раздражение за понимающейулыбкой.

— Ты счастлива? — не унимался он.

— Вчера точно была счастлива, пока не обнаружила труп,потом уже не очень, потому что труп имеет место быть, а ты, по обыкновению,темнишь и недоговариваешь.

— Не говори глупости, — посуровел он, но тут жеотеческая улыбка вновь преобразила его черты. — Ты в самом деле счастливас этим типом?

Ну, вот, приехали. Разговоры по душам я ненавидела ещебольше трупов, особенно когда сказать друг другу давно нечего.

— Нет, — покачала я головой. Дед насторожился.

— Нет?

— Ты ведь это хотел услышать? Я сделала ошибку и теперьорошаю подушку слезами. К тому же стыжусь, что пала столь низко в глазах твоегоэлектората…

— Прекрати, — разозлился Дед. На этот раз онзлился всерьез, но тут же в его голосе появилась досада. — Скажи намилость, почему я не могу тебя спросить, а ты просто ответить?

— Этим вопросом я задавалась полчаса назад, —кивнула я.

— Я тебя о личном спрашивал.

— Я тебя тоже.

— Не хочешь, не говори, — отмахнулся он. — Носчастливой ты не выглядишь. Каждый вечер сидишь в баре. Пьешь?

— Ты же знаешь.

— Все равно. Бар неподходящее место для счастливойженщины.

— А парк?

— Что — парк?

— Парк подходящее? Я могу переместиться туда, чтобыдоставить тебе удовольствие.

— Ты доставишь мне удовольствие, когда порвешь с этимтипом.

— Вона как… — присвистнула я. — Я думала, выдрузья, точнее — деловые партнеры. Как-то невежливо…

— Прекрати паясничать, — отмахнулся Дед. —Дело совершенно не в том, что твой Тагаев… Хотя, прежде чем связываться с такимтипом, не худо было бы подумать об общественном мнении. Впрочем, для тебяобщественное мнение чепуха. Так вот, дело даже не в том, что мой помощник посвязям с общественностью открыто живет с недавней шпаной (Дед Тагаева иначе какшпаной не именовал, очень ему нравилось это словечко), а в том, что ты сделаланикуда не годный выбор. Вы не подходите друг другу, и, даже если ты сто разскажешь, что счастлива, я все равно не поверю.

— Еще бы… Я тоже предпочитаю не верить в то, что мне ненравится. Вот сейчас, к примеру, я не верю, что пятнадцать минут назад тызлостно пудрил мне мозги… — Дед поморщился, а я продолжила:

— И жить с ним открыто в самом деле не стоило. То лидело втихаря, это бы общественное мнение не покоробило. А по поводу «неподходим» тоже не факт, крайности, как известно, совпадают.

— Я понимаю, — мягко сказал Дед, глядя на меня спечалью. — Тебе нелегко признаться… Но если ты просто боишься порвать сним… Он что, угрожал тебе?

Я поднялась и пошла к двери.

— Ты ни за что не поверишь, но мне нравится этотпарень, — весело сообщила я, и, между прочим, говорила правду, он мне всамом деле нравился. Другое дело, что сам Тагаев поверить в это, как и Дед, нев состоянии. «Как они, в сущности, похожи», — некстати подумала я.

— Иногда очень трудно признаться в своихошибках, — глубокомысленно изрек Дед.

— Это мне знакомо, — согласно кивнула я.

— Хочешь, пообедаем вместе? — засуетился Дед, чтоему, в общем-то, несвойственно. — Или съездим куда-нибудь? За город?Хочешь? Погуляем в лесу. Сейчас в лесу должно быть прекрасно…

— Но наслаждаться этим придется кому-нибудьдругому, — вздохнула я. — Хочу побеседовать с медсестрой. Может,узнаю что путное, раз ты предпочитаешь играть в молчанку.

— Детка…

— Я, конечно, давно привыкла к этой милой кличке… —натягивая кроссовки, заметила я. Могу поклясться, он покраснел. От этогозрелища у меня глаза на лоб полезли. Воспользовавшись моей растерянностью, Дедобнял меня и запечатлел на моих устах поцелуй. Лишь с очень большой натяжкойего можно было назвать отеческим.

— Не думай, что я не ценю твоего отношения комне, — тихо сказал он. — Напротив, очень ценю. И я прекрасно понимаю,какие чувства тобой движут. Ты боишься за меня. Потому что любишь. Так ведь?

— Конечно.