Дюбуа тоже не произвел на меня впечатление человека, которыйразбалтывает чужие имена и секреты. Чтобы получить от него нужную информацию,мне даже пришлось намекнуть о своей готовности прибегнуть к чрезвычайным мерам.

На Вольной никто не знал, куда и зачем я направляюсь. Никто,кроме моего электронного секретаря, но все сведения о цели моей поездки я стериз его памяти еще перед отлетом.

Я прикинул другую возможность.

Если Рут была похищена и ее принудили писать мне ту записку,то злоумышленник, кто бы он ни был, вполне мог допустить, что я еще вернусь вее дом и обнаружу конверт, а если и нет — ничего страшного не произойдет.

Такой вариант казался мне более вероятным.

А это означало, что на Дрисколле есть человек, с которым яхотел бы познакомиться поближе.

Вот только стоит ли терять на это время? С помощью Малистия, пожалуй, смогу добраться до того, кто отправил мне письмо с фотографиейНика. Но за его спиной, наверняка, стоит кто-то другой — гораздо более умный иловкий. А в моих руках окажется пешка, обыкновенный исполнитель, которому будетмало что известно или не известно совсем ничего.

Однако я все-таки решил пустить Малисти по следу и орезультатах приказал доложить на Вольную. Само собой, из дома я звонить нерискнул, я воспользовался платным телефоном-автоматом на улице.

Через несколько часов уже не будет иметь значения, знал ликто-либо, что Коннер и Сандау — одно и то же лицо, или нет. Потому что к томувремени я буду уже в пути и никогда больше не воспользуюсь именем Коннер.

Когда-то Ник-карлик сказал:

– Все несчастья в этом мире случаются из-за красоты.

– Может быть, из-за правды? Или доброты? — спросил я.

– Они тоже к этому причастны, но все же главныйвиновник — красота. Именно в ней кроется источник всего зла!

– А не в богатстве?

– В деньгах тоже есть красота.

– Значит, если что-нибудь хватает не всем — еды, вина,женщин…

– Точно! — воскликнул он, с силой ударив пивной кружкойпо крышке стола, из-за чего несколько пьяных рож повернулось в нашу сторону. —Красота, черт ее побери!

– А как насчет красивых парней?

– Все они — или подонки, потому что пользуются своейкрасотой в корыстных целях, или самоуверенные гордецы, потому что знают, каквсе остальные им завидуют. Подонки мешают жить честным людям, гордецы —отравляют жизнь себе. Обычно и те, и другие плохо кончают, и все из-запроклятой красоты!

– Ну, а разные там красивые вещи, произведенияискусства?

– Они толкают людей на воровство или заставляют ихмучиться всю жизнь потому, что они никогда не смогут ими обладать. Проклятье…

– Но подожди, — возразил я, — разве вещи виноваты, чтоони красивы. Разве люди выбирают — родиться им красавцами или уродами. Так ужполучилось, вот и все.

Он пожал плечами.

– Виноваты? Кто сказал, что они виноваты?

– Ты говоришь о зле, а это подразумевает чью-то вину.Должен же кто-то за все ответить, рано или поздно?

– Конечно. Во всем виновата только красота, — ответилон. — Черт бы ее побрал.

– Красота, как абстракция?

– Да.

– А красота в конкретных вещах?

– Да.

– Это же нелепо! Вина подразумевает ответственность,некий злой умысел…

– Разумеется, красота за все ответит!

– Уж лучше выпей еще кружечку пива.

Он выпил и снова рыгнул.

– Взгляни-ка — сказал он мне, — вон на того смазливогопарня возле стойки, который старается подцепить девицу в зеленом платье. Боюсь,что скоро кое-кто набьет ему морду. А этого могло бы и не случиться, будь онуродом.

Чуть позже Ник доказал правоту своего предсказания, личнорасквасив парню нос за то, что тот обозвал его коротышкой. А значит, в егословах была некоторая доля правды. Ростом Ник был чуть выше четырех футов. Унего были руки и плечи настоящего атлета, он мог кого угодно побить «накулачки». Голова у него была нормальных размеров с копной светло-рыжих волос,голубыми глазами и чуть свернутым набок, вздернутым носом. Сквозь густую бородупросвечивала улыбка, открывавшая с полдюжины редких желтоватых зубов.Обыкновенный человек, если бы не короткие скрюченные ноги.

Родился Ник в семье, где все были сплошь военными. Отец унего был генералом, и все его братья и сестры, за единственным исключением,тоже были офицерами в тех или иных войсках. Детство он провел, окруженный совсех сторон атрибутами воинской профессии. Какое бы оружие вы не назвали —будьте уверены, Ник умел с ним обращаться. Он мог фехтовать, стрелять, ездитьверхом, закладывать мины, мог ломать доски и чьи-нибудь шеи голыми руками, могвыжить в любых условиях и… проваливался на всех медкомиссиях любой армии вгалактике, потому что был карликом. Я нанял его в свое время, чтобы онуничтожал последствия всех моих экспериментов, окончившихся не слишком удачно.Он ненавидел все красивое и всех, кто был выше его ростом.

– То, что тебе или мне кажется красивым, может вызватьотвращение у ригелианца и наоборот, — заметил я. — Следовательно, красота —понятие относительное. Ты не можешь осуждать ее как абстракцию, потому что…

– Ты опять ничего не понял, — сказал он. — Просто ониграбят, режут друг другу глотки, мучают себя из-за совершенно других вещей. Нов них есть своя красота, пусть другая, но красота! А она влечет за собой зло.

– Но ведь красота в конкретных вещах для них…

– Постой, мы ведь торгуем с ригелианцами, не так ли?

– Ну и что?

– Значит, здесь может быть что-то общее. И вообще,хватит об этом трепаться.

А потом тот смазливый парень, что хотел подцепить девку взеленом, прошел мимо нас, направляясь в туалет, и по-дороге обозвал Никакоротышкой, потребовав, чтобы Ник убрал свой стул с его пути. На этом наш вечерв баре и закончился.

Однажды Ник поклялся, что умрет в своих походных сапогах вовремя какого-нибудь сафари, но он нашел свое Килиманджаро в больнице на Земле,где его почти-что вылечили от всего, что его беспокоило, за исключениембыстротечной пневмонии, подхваченной в той же самой больнице.

Случилось это около двухсот пятидесяти лет тому назад.

На похоронах я нес покров для гроба.