Мгновение спустя он наконец вспомнил. И, медленнопотянувшись, сел на балконе под фреской «Апофеоза». Спина затекла от лежания натвердом.

«А где Кэтрин?»

Лэнгдон взглянул на часы с Микки-Маусом.

«Почти пора».

Поднявшись на ноги, он осторожно посмотрел через ограждениевниз, в зияющую бездну.

— Кэтрин! — крикнул профессор.

Пустынная Ротонда откликнулась гулким эхом.

Тогда Лэнгдон поднял с балконного пола свой твидовый пиджаки, отряхнув, надел. Пошарил в карманах. Железный ключ, выданный Архитектором,куда-то подевался.

Осторожно пройдя по балкону обратно, профессор добрался дониши, которую им показал Беллами… Крутая металлическая лестница, ведущая втесную темноту. Он начал подниматься по ступенькам. Выше и выше. Лестницапостепенно сужалась и делалась все круче. Но Лэнгдон не сдавался.

«Еще чуть-чуть».

Ступеньки стали совсем узкими, как у стремянки, а стеныподступили почти вплотную. Наконец лестница кончилась, и Лэнгдон вышел накрошечную площадку, которая упиралась в массивную металлическую дверь. В замкеторчал железный ключ, а сама дверь оказалась приоткрытой. Профессор толкнул ее,и дверь со скрипом отворилась. Оттуда повеяло холодом, и, шагнув через порог всизую тьму, Лэнгдон понял, что выбрался наружу.

— Я как раз собиралась за тобой идти, — улыбнуласьКэтрин. — Уже почти пора.

Оглядевшись, Лэнгдон осознал, где находится, и у негоперехватило дыхание. Узкий балкон, опоясавший надстройку-фонарик на куполеКапитолия. Над ним возвышалась бронзовая cтатуя Свободы, взирающая сверху наспящую столицу. Взгляд ее устремлялся на восток, где горизонт уже окрасилипервые алые проблески зари.

Кэтрин повела профессора вдоль круговой балюстрады напротивоположную сторону, и там они обратились лицом к западу, по линииЭспланады. Вдали, на фоне серого утреннего неба, вырисовывался четкий силуэтМонумента Вашингтона. Отсюда он выглядел еще более величественным.

— В свое время, когда его только построили, —прошептала Кэтрин, — он был самым высоким сооружением на планете.

Лэнгдону представились старые черно-белые снимки,запечатлевшие, как масоны, поднявшись по строительным лесам на пять сотен футовнад землей, вручную, по кирпичику выкладывают грани обелиска.

«Мы строители, — подумал Лэнгдон. — Мы творцы».

Испокон веков человек ощущал в себе что-то особенное, что-тоневедомое. Он жаждал сил, которых не имел. Мечтал научиться летать, исцелять,преображать окружающий мир всеми возможными способами.

И преуспел.

Храмы, куда приходят поклониться его достижениям,выстроились вдоль Эспланады. Музеи Смитсоновского комплекса едва вмещают всебогатство изобретений, шедевров искусства и науки, трудов великих мыслителей. Вних отражена вся история человека созидающего: от каменных орудий вНациональном музее американских индейцев до истребителей и ракет в Национальноммузее авиации и космонавтики.

«Наши далекие предки наверняка сочли бы нас богами».

Раскинувшаяся далеко внизу мозаика памятников и музейныхзданий снова увела взгляд Лэнгдона сквозь предрассветную мглу к МонументуВашингтона. Профессор представил глубоко в земле одинокую Библию в краеугольномкамне и подумал о том, как Слово Божие обернулось словом человеческим.

Затем пришла мысль о великом циркумпункте, вмурованном вкруглую площадку под памятником в самом средоточии Америки. А потом Лэнгдонвдруг вспомнил о каменной шкатулке, которую ему когда-то вручил Питер. Ведьэтот куб — Роберт только теперь понял, — раскрывшись, образовал ту жесамую геометрическую фигуру, крест с циркумпунктом в центре. Лэнгдон невольнорассмеялся.

«Даже шкатулка и та указывала на это средоточие».

— Смотри, Роберт! — Кэтрин показала на верхушкупамятника.

Лэнгдон поднял глаза, но ничего не заметил.

А потом, присмотревшись, разглядел.

На макушке величественного обелиска вспыхнула крошечнаязолотистая искра. Она разгоралась все ярче, все лучистее, сверкая наалюминиевом навершии каменной «иглы». Под восхищенным взглядом Лэнгдона онавскоре заполыхала огнем, как фонарь маяка, парящий над погруженной в сумракстолицей. Профессор вспомнил изящную надпись на восточной грани алюминиевогоколпачка и осознал: каждый новый день в столице начинается с того, что первыйлуч восходящего солнца зажигает золотом два слова: «Laus Deo»

— Роберт, — шепнула Кэтрин, — мало комувыпадает возможность оказаться здесь на рассвете. Вот что хотел показать намПитер.

Лэнгдон с бьющимся сердцем смотрел, как разгорается сияющийвенец на верхушке обелиска.

— Ему кажется, именно поэтому отцы-основатели выстроилистелу такой высокой. Не знаю, так это или нет, но одно известно точно: естьстаринный закон, по которому обелиск должен оставаться самым высокимсооружением в столице. Всегда.

За их спинами над горизонтом поднималось солнце, и отблескина алюминиевом колпачке теперь играли ниже. Лэнгдон смотрел и всем существомощущал, как летят небесные тела по своим вечным орбитам сквозь бескрайниекосмические просторы. Он вспомнил о Великом архитекторе Вселенной и о том, какПитер особо подчеркнул, что сокровище, которое им с Кэтрин предстоит увидеть,может открыть лишь Архитектор. Тогда он решил, что речь идет об УорренеБеллами. Ошибся.

Солнечные лучи постепенно набирали силу, и в их сияниитеперь купался весь каменный наконечник обелиска весом в тридцать три сотнифунтов.

«Озаренный человеческий разум».

А потом свет зари плавно заскользил вниз по стенаммонумента, тем же путем, которым спускался каждое утро.

«Небеса сближаются с землей… Господь тянется к человеку».

Вечером этот ритуал повторится в обратном порядке. Солнцеуйдет за горизонт на западе, и его лучи вновь вознесутся с земли на небо,готовясь к новому дню.

Кэтрин, поеживаясь от холода, придвинулась поближе. Лэнгдонобнял ее за талию. Так они и стояли, не произнося ни слова, и профессорперебирал мысленно то удивительное, что ему довелось сегодня узнать. УверенияКэтрин, что грядут великие перемены. Доводы Питера, что золотой век не загорами. И слова великого пророка, который заявил прямо: «Нет ничего тайного,что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бынаружу».