— Невар. — Тихий голос доносился из леса.

Казалось, он идет со стороны дерева, послужившего насестом стервятнику. Хотя голос был женским и я узнал интонации Оликеи, первой моей мыслью было, что это смерть зовет меня по имени. Однако следом за ней пришли жаркие воспоминания об Оликее. Все мои чувства резко обострились. Я вглядывался в сумрачный лес, но не различал ничего и никого, пока она не пошевелилась. И тогда я перестал понимать, почему не заметил ее раньше. Она вышла из-за деревьев, но все еще оставалась в лесу.

Неожиданно я увидел корзину, которую она несла на сгибе локтя. Она протянула руку и поманила меня. Я медленно шагнул в ее сторону, пытаясь заставить себя мыслить трезво. Хочу ли я вновь войти в ее мир? Она сжала руку в кулак, и мои ноздри наполнил аромат раздавленного плода.

— Невар, — нежно позвала она снова и сделала шаг назад, к лесу.

Я выронил ведро и поспешил за ней. Она рассмеялась и бросилась бежать.

Я последовал за ней в лес. Она останавливалась и снова бежала, уворачивалась, пряталась, а потом появлялась вновь, а я бездумно преследовал ее, как собака, которая выслеживает белку, перескакивающую с дерева на дерево. Она свела всего меня к двум простейшим побуждениям — пище и влечению. Достоинство, ум, рассудочность осыпались с меня, пока я гнался за Оликеей по сумрачному лесу.

Под пологом сплетенных ветвей сгущалась ночь. Мои глаза привыкли к сумраку, а нос стал надежным союзником. Оликея не пыталась всерьез от меня отделаться, просто оставалась как раз за пределами досягаемости, смеясь, стоило мне подобраться поближе, а потом вновь ускользая и прячась в обманчивых вечерних сумерках.

Я и не заметил, как мы оказались у границы настоящего древнего леса. И тут она помчалась по-настоящему, корзинка запрыгала у нее на руке, ягодицы так и мелькали. Она больше не пыталась прятаться от меня, и я бежал, тяжело дыша, но, словно собака, взявшая след, упорно и без устали.

Догнал ли я ее или она сама обернулась и поймала меня в объятия? Не могу ответить. Знаю лишь, что у родника эта игра закончилась нашей общей победой. Она по колено забежала в воду, брызги летели во все стороны. Я последовал за ней, она обернулась, охотно и без робости. Я поцеловал ее — казалось, это удивило и заинтриговало ее. Она отпрянула и рассмеялась.

— Тебе не нужно есть меня, великий. Я принесла правильную пищу для тебя, эта пища восстановит твои силы и поможет тебе раскрыться. У меня есть ягоды путешествующих во сне и кора полета глаз. И еще всегда-лечи и не-устань. Я принесла тебе все, в чем нуждаются великие.

Она взяла меня за руки и вывела на берег. Она не позволила мне ничего делать самому. Оликея кормила меня с рук, даже воду мне пришлось пить из ее сложенных ладоней. Она сняла с меня одежду, а потом предложила еще еды и себя. Вкус мягкого тонкокожего плода смешивался с игрой ее теплого влажного языка — она одновременно кормила и целовала меня. Она быстро училась. Оликея брала грибы зубами и предлагала мне, отказываясь выпускать, так что мне приходилось откусывать их у самых ее губ. Ее руки стали липкими от раздавленных плодов, и, когда она проводила ладонями по моему телу, аромат фруктового сока смешивался с запахами наших тел.

Позднее я счел это распущенностью. Но в тот миг это было вожделением и обжорством, утоляемыми единым, великолепным, самозабвенным наслаждением. Луна успела подняться высоко в небо, прежде чем наше пиршество закончилось. Я лежал на спине в глубоком мягком мху, полностью удовлетворенный во всех возможных смыслах. Она наклонилась надо мной, и мое лицо окутало горячее пьянящее дыхание.

— Ты счастлив, великий? — тихо спросила она и погладила мой живот. — Я порадовала тебя?

Это было чем-то куда большим, чем радость. Но меня тревожил ее первый вопрос. Был ли я счастлив? Нет. Все это преходяще. Завтра я вернусь в свой дом и вновь буду опасаться выйти в город, буду рыть ямы в земле, чтобы хоронить незнакомых мне людей, и строить ограду, чтобы не пускать на кладбище мир, которым я сейчас наслаждаюсь. Я не ответил ни на один из ее вопросов.

— Оликея, ты очень добра.

— Я так же добра к тебе, как, надеюсь, ты будешь добр ко мне, — засмеялась она. — Ты будешь так добр, чтобы пойти со мной в мою деревню? Я хочу показать тебя людям.

— Ты хочешь показать меня своим близким?

— Не все верят, что кто-то из твоего народа может стать великим. Они смеются надо мной и спрашивают: «Зачем магии выбирать себе защитником того, кто вторгся в наши земли?» — Она передернула плечами, словно для нее все это не имело ни малейшего значения. — Поэтому я хочу доказать им, что говорила правду. Так ты пойдешь со мной в мою деревню?

Я вдруг понял, что не могу придумать ни одной причины для отказа.

— Да, пойду.

— Хорошо. — Она вскочила на ноги. — Тогда идем.

— Сейчас? Этой ночью?

— А почему нет?

— Я думал, что деревни спеков далеко в лесу. В днях, а то и неделях пути отсюда.

Она тряхнула головой и надула щеки.

— Некоторые — да. Все зимние деревни далеко. Но летние близко. Пойдем. Я тебе покажу.

Она наклонилась и схватила меня за руки. Я засмеялся от мысли, что она способна поднять меня на ноги. Со стоном я перевернулся на живот, подтянул под себя колени и встал. Оликея взяла меня за руку и повела за собой прочь от родника и моей разбросанной одежды. Прочь от всего. Но тогда я не думал, что оставляю за спиной свою прежнюю жизнь. Просто шел куда-то вместе с Оликеей.

Ночь накрыла нас обоих бархатным покрывалом. Изредка Оликея прихлопывала мошек, гудевших над ее головой, но ко мне ни одна из них не приближалась. Если она и шла по тропинке, я таковой не видел. Мы шагали по пластам мха и брели сквозь многолетние залежи опавшей листвы. Другие животные двигались по лесу так же тихо, как мы. Наш путь лежал по крутым склонам холмов, неизменно уводя все выше и выше, и вскоре мы оказались там, где деревья были огромны, как башни, и их вершины терялись в темноте лиственного полога. Мы перебрались через гребень холма и спустились в долину, но так и не вышли из-под сени крон.

Ночь еще была глубока, когда мы подошли к ее летней деревне. Сначала я уловил слабый запах дыма от небольших костров. Потом услышал звук, больше напоминавший гудение пчел, чем музыку, но тем не менее приятный. Я начал замечать редкие отблески пламени в долине. Когда мы спускались, я ожидал, что окажусь в скромной деревушке с грубыми хижинами. Но пока я видел только лес. И лишь когда мы подошли к краю поляны, я заметил темные фигурки людей у небольших костров, усеявших ее. Я оценил здешнее население человек в шестьдесят, но с тем же успехом в темноте могло скрываться втрое или вчетверо больше.

Я почти забыл о собственной наготе. Мне казалось совершенно естественным ходить голым и ничем не обремененным в мягком сумраке лесной ночи. Но сейчас, столкнувшись с перспективой войти в деревню спеков раздетым, я внезапно ощутил острую неловкость.