— Да. Пожалуй… да. Мне удалось стать солдатом, и полковник назначил меня сюда. Я охраняю кладбище. Рою могилы, и все такое. А что привело тебя в Геттис?

Она закончила шитье, положила рубашку на стол и аккуратно воткнула иголку в клубок с нитками.

— Мне пришлось бросить дом. Этой зимой все пошло ужасно. Я знаю, ты хотел нам помочь, оставив столько мяса. И я не представляю, как тебе удалось так прополоть наш огород; я и не думала, что там столько всего растет. Но трудности возникли с тем же, с чем и всегда. Чем больше у тебя есть, тем сильнее другие жаждут это отнять. Сначала соседи просто просили меня поделиться. Я им отказала. Не из жестокости. Я ведь понимала: того, что ты нам оставил, каким бы изобилием это ни казалось сейчас, едва хватит до конца зимы.

Эмзил взяла починенную рубашку, повертела ее в руках и вновь положила на стол. Она тряхнула головой, и солнечный луч из окна засиял на ее темных волосах. Она попыталась улыбнуться, но безуспешно.

— Потом они пришли и предложили меняться, но я вновь отказалась, все по той же причине. Как они могли меня винить? У меня трое маленьких детей, и прежде всего я должна их кормить. Все мои прошлые соседи сказали бы мне то же самое, если бы дело не касалось их самих! Ну а после этого они начали у меня красть. Я пыталась защищать свое имущество, но я была одна. Они добирались до моих силков раньше меня. Ставить их снова скоро сделалось пустой тратой времени — зачем стараться для других? Однако я рассчитывала на мясо оленя и спрятала все овощи в сарае. Я постаралась побольше перенести в дом и редко осмеливалась из него выходить, опасаясь, что у нас украдут все запасы. Они утащили мясо, которое мне пришлось оставить висеть в сарае, и перекопали весь огород в поисках пропущенных картофелин и всего такого. Я едва отваживалась спать по ночам. Иногда мне казалось, что я живу в окружении стаи волков.

Ее голос стих до невнятного бормотания. Она замолчала, глядя на потертый рукав моей рубашки. Когда тишина затянулась, я встал и поставил на огонь котелок с водой.

— Хитч сказал, что ты его даже на порог не пустила. Ты получила вещи, которые я положил в твой мешок?

Она вздрогнула.

— А, книга. И сладости. Да-да, мы получили подарки, дети были очень рады. Я… спасибо тебе. Я ведь еще не поблагодарила тебя, верно? — Она разгладила подол платья и, потупившись, неловко продолжила: — Я была потрясена. Просто потрясена. Я надеялась, что ты вернешься хотя бы ради того, чтобы отдать мешок, но никак не ожидала, что ты перешлешь его с кем-то да еще набитым подарками без всякой на то причины. — Она вдруг поджала губы, а ее голубые глаза наполнились слезами. — Я не могу припомнить, когда мужчина в последний раз что-нибудь мне дарил, не рассчитывая кое-что получить взамен.

Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. На мгновение сквозь решительное выражение ее лица проглянула ее уязвимость — и вместе с ней ее молодость. Мне вдруг захотелось обнять Эмзил и укрыть ее от всех невзгод — она показалась мне маленькой и беззащитной, словно моя младшая сестричка. Однако миг слабости минул, и ее взгляд стал таким же твердым, как и всегда. Я был рад, что не поддался порыву; наверное, она бы выцарапала мне глаза. Я пытался придумать, что же ей сказать.

— Ну, ты избавила меня от возни с рубашкой. Я тебе очень благодарен.

Она небрежно махнула рукой в сторону моей одежды, разложенной на столе.

— Надо бы снова выпустить твои брюки. Да и то, что надето на тебе сейчас, выглядит не лучше. Ты похож скорее на пугало, чем на солдата.

Она произнесла эти слова небрежно и, вероятно, не хотела меня задеть, но я принял их близко к сердцу.

— Я знаю, — сдержанно подтвердил я. — Кладовщик был со мной не слишком щедр. Он сказал, что у них нет ничего мне по размеру — и все. Сегодня полковник предложил мне сослаться на его приказ. Но…

Я осекся. Мне не хотелось объяснять Эмзил, что и почему мне помешало.

— У меня не было времени туда заглянуть, — смущенно закончил я.

Вновь повисло неловкое молчание. Котелок закипел. Я плеснул горячей воды в чайничек и добавил в него еще щепотку листьев. Эмзил смотрела куда угодно, только не на меня. Ее глаза блуждали по комнате.

— Я могла бы жить здесь и заботиться о тебе, — неожиданно предложила она. — Я и дети, я имею в виду. Я бы все постирала и сшила бы тебе приличную форму, если бы ты раздобыл ткань. Я могу готовить и заниматься тем маленьким огородом, который ты себе завел.

Я недоверчиво смотрел на нее. Наверное, она решила, что я хочу от нее большего.

— И еще мы бы заботились о твоей лошади, — торопливо добавила она. — А в ответ я прошу лишь о крыше над головой и пище, которой ты сможешь с нами поделиться. И… и все. Только это.

Я мысленно подставил в ее речь непроизнесенные слова. Эмзил не предлагала делить со мной постель. Мне показалось, что, если бы я стал настаивать, она бы добавила и это в свой список, но я не хотел этого. Во всяком случае, не так. Я пожевал губу, размышляя о том, что ей ответить. Как я мог ей сказать, что не уверен, останусь ли и дальше в этом мире? С каждым шагом моей дороги домой лес выглядел все привлекательнее.

Ее глаза с тревогой вглядывались в мое лицо. Наконец она отвернулась и заговорила чуть грубее.

— Я знаю, что происходит, Невар. Что о тебе говорят в городе. В некотором смысле я пришла сюда именно поэтому. — Она аккуратно сложила рубашку и опустила ее на стол. — Я оставила детей не на постоялом дворе. Они… одна из девушек Сарлы Моггам приглядывает за ними. Прямо сейчас она не может работать… ну, потому что не может. Но никто не знает, что я пошла сюда. Видишь это?

Она пошарила за вырезом платья. Потеряв дар речи, я смотрел, как Эмзил выуживает оттуда латунный свисток на цепочке.

— Девушки там, они сразу же дали его мне, как только я там оказалась. Они сказали, это придумала жена одного офицера и теперь все женщины носят такие свистки. Если тебе угрожает опасность, нужно просто свистнуть. Все женщины пообещали, что, услышав сигнал, они все бросят, прибегут на звук и помогут. Это договор. Я спросила: «А какая опасность?» И они сказали, что не только шлюху, но и приличную женщину могут избить и изнасиловать и что одна девушка из заведения Сарлы исчезла и все считают ее мертвой, и хотя все знают, кто ее убил, никто не готов вступиться за шлюх, поэтому они решили присоединиться к женщинам со свистками и защищать друг друга. А когда я спросила их, кто же убил девушку, одна из них сказала, что это был огромный жирный сукин сын по имени Невер, который охраняет кладбище.

Она замолчала и сделала глубокий вдох. Слова лились из нее без остановки, словно гной из вскрытого нарыва, и я почувствовал себя примерно так же. Мне хотелось плакать. Не очень-то по-мужски, но что поделать? Даже после событий сегодняшнего дня меня потрясло то, что люди говорят обо мне как о насильнике и убийце и обвиняют в гибели Фалы. Почему же они так уверены, что она мертва, и почему считают меня преступником? И я никак не могу очистить себя от подозрений. Если сама Фала не появится где-нибудь, живая и здоровая, я не смогу доказать, что она не убита и я ни в чем не виноват. Примерно так я и ответил Эмзил едва слышным голосом.