— По какому желанию? — агрессивно спросил Михаэль. — Что ты знаешь, о, заячьи яйца, о, сын отца с жидким семенем, что знаешь ты о желании, которое ждет их в эту жаркую ночь? Что ты знаешь, осел, о том, как, воспламенясь в танце, они пойдут наслаждаться друг другом в роскошный отель, и она разляжется в чем мать родила на шелковой перине, с накрашенными глазами, с белоснежным, как снег, горлом, ароматная и изящная, со всеми своими четырьмя гибельными округлостями, готовая к любви на постели с золотыми кистями, и тогда господин…

— Нет, не продолжай, — взмолился Соломон.

— И тогда, обменявшись с ней влажными поцелуями и милыми шалостями, господин тоже растянется на кровати и примется рулить лишь руками, и она, такая ладная и такая славная, охваченная вожделением, вконец распаляясь, отведет руки возлюбленного души своей, чтобы насладиться его мужским богатством, насладиться им с восторженной улыбкой на хорошенькой мордочке! — (Вне себя от возмущения, Соломон встал в боксерскую позицию, покрутил в воздухе маленькими кулачками и яростно атаковал бока янычара, а тот, не обращая внимания на удары, добродушно терпел их и продолжал.) — И она сольется с ним и будет ему благодарна за то, что некая его часть гораздо изобильнее, чем у ее рогача, и душа ее раскроется навстречу! — (Соломон в отчаянии перестал драться и сунул голову в мельничный жернов.) — Потому что, чтоб вы знали, в некой мужской части заключена вся жизнь женщины и предел ее стремлений. И конечно же муж ее не удовлетворяет в том, что касается этой части, и в этом секрет плохого настроения, приступов тоски, отсутствия взаимопонимания, обид и разводов, потому что Бог создал одних так, как меня, а других маленькими, жалкими и подобными воску — чем больше его мнешь, тем мягче он становится! — (Соломон, совершенно ошалевший от ужаса, не знал куда скрыться и залез в жернов почти до пояса.) — Да, она раскроется, видя такую крепость и такую силу, и захлопает в ладоши, восхищаясь ею, чувствуя, как она погружается в нее и отступает, пронизывает ее, и движется назад, и снова возвращается, и они долго и нудно будут вести вечную битву мужчины и женщины, она будет помогать ему, вздымая ягодицы ищущими ударами, и оба распарятся, и он освободится от переполняющей его мощи, и они заключат перемирие, чтобы вкусно поесть и сладко попить, и дивная битва начнется снова, начнется неутомимое движение вперед-назад, пугающие отступления и чарующие наступления, до зари и до первой крови, которая, как знают истинные знатоки, есть признак, что даже самый сильный мужчина уже больше не может.

— Говори еще, о, Михаэль, — сказал Проглот, — потому как эта тема вдохновляет тебя и, по правде сказать, ты проявляешь талант рассказчика, которого я в тебе не подозревал. Я слушаю тебя с подлинным восхищением.

— Нет, пусть замолчит, черная душа! — воскликнул Соломон.

— Что еще сказать тебе, друг Проглот, — продолжил Михаэль, — кроме того, что господин в своем праве всячески ее вертеть и крутить этой великолепной ночью любви, поскольку в нашей короткой жизни нет другой правды, чем гарцевать на красотке, а все остальное — пустяки и чушь собачья. Ведь живет человек лишь мгновение ока, а потом — вечное гниение, и каждый день ты делаешь шаг по направлению к дырке в земле, где в тишине и полной тупости будешь плесневеть, а единственной твоей компанией окажутся беленькие жирненькие червячки, похожие на мучных или на тех, что в сыре, и они медленно и верно будут внедряться во все твои отверстия и тебя пожирать. Поэтому, друзья мои, я отважно гарцую каждый вечер своей жизни, пока есть силы, чтобы умереть спокойным, полностью выполнив мой мужской долг, ибо, чтоб вы знали, это то, чего они ждут от нас, и это единственная цель в их короткой жизни, единственная мысль в их мозгу. Более того, это воля Господа, чтобы мы их использовали и удовлетворяли, и для этого союза Он нас создавал и формировал. И если Он вложил в нас вкус к мясу, жажду к вину и тягу ко сну, то лишь для того, чтобы это мясо, вино и сон питали густое мощное семя, которое можно преподнести в дар бедняжкам, ожидающим его! Что касается меня, господа мои и друзья, не имея возможности погарцевать сегодня ночью и, соответственно, манкируя своим долгом и обязанностью, я грущу в этот час, говорю вам честно, ибо кто знает, сколько красоток этой жаркой ночью жаждут близости самца! Но где они?

— Твоя речь приятна по форме, но требует моих самых срочных поправок по содержанию, исключая момент про пожизненное гниение, которое своевременно, справедливо, законно и приятно.

— Да, дорогие соратники, — сказал Михаэль, — все женщины хотят одного, гарцевать, долго, четко и просто, даже принцессы королевской крови!

— Это ложь, — возопил Соломон из жернова. — Они чисты!

— У них у всех есть таз! — парировал Михаэль.

— И его придатки! — усмехнулся Проглот.

— Бесчестная клевета! — закричал Соломон. — Стыд и позор вам обоим, гнусные личности! Тьфу на вас!

— Слушай, малявка, — сказал Михаэль, — слушай, сейчас я расскажу тебе, что король делает со своей королевой, когда вертит ее так и сяк!

— Изыди, коварный, — воскликнул Соломон, вылез из жернова и топнул ногой. — Мое терпение иссякло, мне надоело-таки быть козлом отпущения, я восстаю против вас! Сегодня утром — летающая машина! Сегодня после обеда в отеле Проглот рассказывал мне о всяких этих болезнях, которые могут у меня появиться во всем теле — и вверху, и внизу, и внутри, — и обо всех операциях, которые мне, возможно, сделают хирурги, и как я потом умру, и какие рожи буду корчить перед смертью! Это несправедливо, я ведь так всегда со всеми мил и вежлив! А сейчас и того хуже, этот бесстыдник Михаэль рассказывает такие вещи, что Господи прости! Что я такого сделал, что вы так жестоки со мной? Послушай же, О, Михаэль, о, гнусный тип, о, эфиоп, недостойный нашей славной нации, о, бесчестье Израиля, послушай же, если ты продолжишь свои неприличные речи, я брошусь в бездны ночи и в лапы к разбойникам, притаившимся за деревьями, и пусть я погибну, убитый во цвете лет, но не останусь слушать твои гнусности! Да здравствуют добродетель, и добронравие, и целомудрие жен, вот! Ярость и досада охватили меня, вот! И я все расскажу дяде Салтиелю, и он пристыдит тебя и даже проклянет! И хорошо сделает! И знай, что его проклятья очень действенны, поскольку он человек большой святости, настоящий иудей, а ты просто мусульманин, вот! И если ты осмелишься войти в нашу синагогу, я прогоню тебя оттуда кнутом!

— О, маленький человечек, — сказал Михаэль, сорвал травинку, и принялся жевать ее, улыбаясь своим мыслям. — О, добродетельный и достойнейший, — продолжил он, — ты так возмущен сейчас, но скажи нам, как получилось, что у тебя появились дети, каким волшебством они возникли в животе твоей супруги!

— Мы же гасили свет, — сказал покрасневший Соломон. — И потом. Всевышний же велел нам плодиться и размножаться. Вот я и решил, что обязан это делать. И вообще, это честно, потому что в браке.

После долгого молчания, прерываемого зевками, поскольку час был уже поздний, Проглот объявил, что, поскольку ничего интересного не осталось ни для обсуждения, ни для еды, он пойдет вздремнет в ожидании прибытия язычницы.