— Таковы европейские женщины, — сказал Михаэль. — Ах, друзья мои, если бы все рогоносцы Европы взяли бы по фонарику, Боже милосердный, какая бы началась иллюминация!

— Ну, хватит философствовать, — зевнул Проглот. — Кто-нибудь случайно не может уступить в мою пользу оставшиеся фисташки?

— Нет, — воскликнул Соломон, — нет, она не бросит мужа! Раз она так красива, значит, должна быть и добродетельна! Она замужем, какого черта, что ей еще надо?

— Ищет приключений на свой задик, — сказал Михаэль.

— Ой-ой-ой, — застонал Соломон, — почему со мной такое вытворяют и что я должен слышать? Мало было, что меня заставили сегодня летать по воздуху так высоко, что у меня чуть душа с телом не рассталась? Ой-ой-ой!

— Хватит, у меня от твоих ойканий в ушах звенит! — сказал Проглот.

Соломон был вне себя. Он согласился путешествовать по воздуху, во время всего путешествия, закрыв глаза, читал псалмы, провел два смертельно опасных часа, поскольку предчувствовал, что вот-вот пилот потеряет сознание или крылья оторвутся, и зачем все это? Чтобы выслушивать ужасы страшней вавилонских!

— Значит, бедный муж потеряет жену, радость в жизни и веру в людей? — спросил он и развел маленькими ручками.

— Да хоть бы он и сдох! — сказал Михаэль, подкручивая рогалики усов. — Таков уж удел всех мужей.

— Неправда, — воскликнул Соломон.

— И если он будет создавать трудности прелестнице, я оторву ему рога и пересажу в его бесполезный пах!

— Стыдись, гнусный тип! — вскричал Соломон. — Я — за честность! Вот так, и точка! И Всевышнего призываю в заступники, ибо Он сила моя и прибежище мое. Бог свят, вот так-то! А господин Солаль плохо поступает! Почему он делает подобные вещи, он, такой умный, сын великого раввина и потомок Аарона? О, друзья мои, что может быть прекрасней брака и верности? Ты смотришь на супругу, ты улыбаешься ей, тебе не в чем себя упрекнуть, и Бог радуется, глядя на вас. Если у тебя неприятности, ты все ей рассказываешь, придя домой, и она тебя утешает, говорит тебе, чтобы не беспокоился и не был таким дурнем. И ты доволен. И вы вместе стареете тихо и радостно. Вот это и есть любовь. Что может быть прекраснее, друзья мои, скажите вы мне?

— А к тому же все эти изменщицы вечно заставляют тратиться на букеты, — буркнул Маттатиас.

— Хорошо еще, что бедный дядя не знает ничего о прегрешениях племянника, — добавил Соломон. — Бог в своей милости даровал ему желтуху, чтобы удержать подальше отсюда!

— Хватить ерунду молоть! — приказал Михаэль. — Что сделал господин — сделано правильно, а добродетель хороша только для коротконосых! И я бы хотел быть на его месте, потому что эта женщина воистину душиста, как жасмин, и лишена изъяна, как петушиный глаз.

— И величественней английского крейсера, — сказал Проглот для красного словца, поскольку уже начал скучать.

— И свежа, как вишенка, — совсем без всякой логики добавил Соломон.

— И ее щечки я бы охотно съел, даже если бы не был голоден, — снова подал голос Проглот. — Скажем, с огурчиками.

— А я вот, — сказал Маттатиас, — не считаю ее ни глазом петуха, ни свежей вишенкой, а огурчики я предпочитаю без всяких щек. И я уверяю вас, что это подсудное дело.

— И ведь правда, может явиться муж с пистолетами, — пошутил Проглот, поглядев на Соломона, который тотчас же вскочил, отряхнул свои теннисные брючки и надел овечью шубку.

— Друзья, — сказал он, — что-то я подмерз, и голова болит, пожалуй, мне стоит удалиться и отправиться в отель.

— О, робкий цыпленок! — вскричал Михаэль.

— И прекрасно, я робкий, и тем горжусь! — парировал Соломон, храбро сжав кулачки. — И я в этом нрав, поскольку страх предостерегает меня от опасностей и благодаря ему я жив! А что может быть прекрасней жизни? Я вам уже говорил, дорогие друзья, лучше жить на коленях, чем умереть стоя! А ты, Михаэль, знай, что боязливые люди любезны и добродушны, и Бог их любит, а ты, с твоими пистолетами и бычьей грудью, ты просто какой-то мусульманин, вот тебе! И кстати, знай, что я могу быть таким же смелым, как ты, но только если у меня нет другого выхода! Ответив так этому гнусному типу, я покидаю вас, мои дорогие кузены, и возвращаюсь в город, там гораздо лучше, чем в деревне!

Однако он тут же был осторожно схвачен Михаэлем и попал в его объятия, пришлось уступить, поскольку было ясно, что всякое бегство бесполезно, да и вообще, как он будет блуждать сейчас, когда уже за полночь, по этим дорогам, усеянным камнями и населенным призраками? Но надо, по крайней мере, спрятаться, поскольку муж может внезапно обо всем догадаться и помчаться за молодой дамой с ружьем, чтобы помешать ей поехать в то место с мороженым и танцами! Да, срочно прятаться, а не то догонит его шальная пуля! Сказано — сделано. Он залез на четвереньках в кучу спиленных веток возле мельничного жернова, на который облокачивались его кузены, и попросил Михаэля прикрыть его листьями. Замаскировавшись таким образом, он успокоился. Но не прошло и минуты, как его голосок донесся из-под листвы.

— О, Всемогущий Бог Иакова, — сказал голосок, — почему господин Солаль не любит дочерей нашего народа? Не они ли королевы жилища, не они ли умащивают волосы душистыми маслами в священный день Шаббата? Чем эти дочери гоев лучше?

— Они читают ему стихи, — усмехнулся Проглот.

— Забавно, я всегда так и предполагал, — подумав, сказал голосок.

— Но когда он болеет, — продолжал Проглот, — они больше не читают ему стихов, потому что их раздражает, когда он болеет. И тогда они кладут два пальца в рот, свистят и вызывают коридорного в гостинице, который тут же прибегает, и говорят ему: уберите эту падаль с моих глаз! Вот каковы они и каково их поведение!

— Да, но если ты не болен, какое это наслаждение! — возразил Соломон, высунувшись из листвы. — Прекрасная дама читает тебе стихи круглыми сутками, как же это бесподобно, — провозгласил он, вскочив, устремив глаза к небу и стиснув кулачки. — Ты встаешь, например, утром и сразу слышишь стихотворение, которое подобно персиковому соку для желудка твоей души!

— Проглот, — спросил Михаэль, — а эта история про падаль и свист — реальный факт или вымысел? Пока мне ясно одно: господин Солаль не болен, слава богу, но если вдруг в один несчастный день у него заболит спина, неужто она не сделает ему припарки?

— Что мне припарки! — воскликнул Соломон. — Что мне припарки, если утром, проснувшись, я… — Но вдруг вспомнил, что он — Соломон, продавец абрикосовой воды, и замолчал.

— Раз тебе это так нравится, о, муравей с человеческой головой, — сказал Проглот, — чего же ты медлишь, почему бы тебе не увести у господина Солаля его поэтическую свистунью?

— Я слишком маленький, — объяснил Соломон. — Я ей не понравлюсь, понимаешь ли, друг? Всевышний, да будет Он благословен, лепит земных тварей по своему желанию.

— Да что интересного они находят во всех этих любовях? — зевнул Маттатиас. — Мне милей изрядная прибыль в конце года.