— А зачем? — неожиданно для всех сказалаЙеннифэр. — Я все еще член Ложи. Никто не лишил меня членства. На моеместо не принят никто. Формально я имею право голоса. Думаю, ясно, как яголосую. Таким образом, голоса «за» перевешивают, и вопрос решен.

— Твоя наглость, — сказала Сабрина, сплетаяунизанные ониксовыми перстнями пальцы, — того и гляди выйдет за пределыхорошего тона, Йеннифэр.

— На вашем месте, — серьезно добавилаШеала, — я бы покорно молчала. В преддверии голосования, предметомкоторого вскоре станете вы сами.

— Я поддержала Цири, — сказала Францеска, —но тебя, Йеннифэр, вынуждена призвать к порядку. Ты выбыла из Ложи, сбежав иотказавшись сотрудничать. У тебя нет никаких прав. Зато есть обязанности,долги, которые надо заплатить, и приговор, который надобно выслушать. Если б неэто, тебя не пустили бы на порог Монтекальво.

Йеннифэр удержала Цири, явно готовую вскочить и кричать.Цири, не сопротивляясь, опустилась в кресло с поручнями в виде голов сфинксов иуставилась на госпожу Сову, Филиппу Эйльхарт, поднимающуюся со своего кресла инависающую над столом.

— Йеннифэр, — громко заявила она, — не имеетправа голоса. Это ясно. Но я — имею. Я выслушала всех присутствующих и наконец,мне кажется, могу голосовать сама?

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмуриласьСабрина. Филиппа Эйльхарт глянула через стол. Нащупала глазами Цири ипогрузилась в них.

* * *

Дно бассейна выполнено из разноцветной мозаики, плиткииграют всяческими цветами и кажутся подвижными. Вода дрожит, переливается. Подогромными, как блюда, листьями кувшинок, среди зеленых водорослей мелькаюткараси и ельцы. В воде отражаются огромные темные глаза девочки, ее длинныеволосы касаются поверхности воды, плавают по ней.

Девочка, забыв обо всем, водит руками меж стеблей кувшинок,перевесившись через обрамление фонтана. Ей так хочется прикоснуться к одной изкрасных и золотистых рыбок. Рыбки подплывают к ручкам, шныряют вокруг, носхватить себя не дают, неуловимые как призраки, как сама вода. Пальцытемноглазой девочки ловят только воду.

— Филиппа!

Самый любимый голос. И все-таки девочка отзывается не сразу.Продолжает смотреть в воду, на рыбок, на кувшинки, на свое отражение.

— Филиппа!

* * *

— Филиппа! — Резкий голос Шеалы де Танкарвилльвырвал ее из задумчивости. — Мы ждем.

Из раскрытого окна повеяло холодным весенним ветром. ФилиппаЭйльхарт вздрогнула. «Смерть, — подумала она, — смерть прошла рядомсо мной».

— Ложа, — наконец уверенно, громко и отчетливопроговорила она, — будет решать судьбу мира. Поэтому Ложа — все равно чтомир, она его зеркало. Здесь в равновесии оказались рассудок, не всегдаозначающий холодную подлость и расчетливость, и сентиментальность, которая невсегда бывает наивной. Ответственность, железная, даже навязанная силойдисциплина и отвращение к насилию, мягкость и доверчивость. Деловитый холодвсемогущества… и сердце.

Я, — продолжала она в наступившей в колонном зале замкаМонтекальво тишине, — отдавая свой голос последней, учитываю еще одно. То,что, не уравновешиваясь ни с чем, уравновешивает все.

Следуя за ее взглядом, женщины повернули головы к стене, кмозаике, на которой собранный из маленьких разноцветных плиточек змей Уроборосухватил зубами свой собственный хвост.

— Это, — продолжала чародейка, впиваясь в Цирисвоими темными глазами, — Предназначение. В которое я, Филиппа Эйльхарт,не так давно начала верить. Которое я, Филиппа Эйльхарт, недавно началапонимать. Предназначение — не приговор Провидения, не свитки, написанные рукойдемиурга, не фатализм. Предназначение — это надежда. Будучи исполнена надежды,веря, что все, чему суждено случиться, — случится, я отдаю свой голос.Отдаю его Цири, Дитя Предназначения. Дитя надежды.

Долго стояла тишина в погруженном в мягкую светотеньколонном зале замка Монтекальво. Из-за окна долетел крик кружащего над озером орла-рыболова.

— Госпожа Йеннифэр, — шепнула Цири. — Значитли это…

— Идем, доченька, — тихо ответила Йеннифэр. —Геральт ждет нас, а путь неблизкий.

* * *

Геральт проснулся и вскочил. Крик ночной птицы все еще стоялу него в ушах.

… Потом чародейка и ведьмак справили шумную свадьбу. Я тамбыл, мед-пиво пил. И жили потом счастливо, но очень недолго. Он умер легко, отсердечного приступа. Она умерла вскоре после него, а от чего, о том сказка неговорит. Толкуют, что, мол, от горя и тоски, да только кто станет веритьсказкам?

(Флоуренс Деланной. Сказки и предания)

На шестой день после июньского новолуния они добрались доРивии.

Выехали из лесов на склоне холма, и тотчас перед ними внизублеснула зеркальная гладь озера Лок Эскалотт, имеющего форму руны, от которойоно и получило название. Озеро искрилось в котловине. В зеркало вод смотрелипоросшие пихтами и лиственницами холмы Крааг Рос, выступающие вперед предгорьямассива Махакам. И красные крыши башен стоящего на озерном мысу толстостенногозамка Ривия, зимней резиденции королей Лирии. А у залива, на южном конце озераЛок Эскалотт, лежал ривский град, блестящий соломенным пригородом, темнеющийдомами, словно опята покрывающими берег озера.

— Ну, похоже, доехали, — отметил факт Лютик, прикрываяглаза ладонью. — Так вот и замкнулся круг: мы в Ривии. Удивительно, ох иудивительно же петляют судьбы… Что-то не вижу я на башнях замка бело-голубогофлага, значит, королевы Мэвы в замке нет. Впрочем, не думаю, чтобы онаприпомнила тебе твое дезертирство…

— Поверь, Лютик, — прервал Геральт, направляялошадь вниз по склону. — Мне глубоко безразлично, кто и что обо мнепомнит.

Неподалеку от града, ближе к рогатке, стояла цветнаяпалатка, напоминающая кулич. Перед палаткой на палке висел белый щит с краснымшевроном. Под поднятым пологом стоял рыцарь в полных доспехах и белой яке,[84]украшенной таким же гербом, что и щит. Рыцарь внимательно и весьмаподозрительно присматривался к проходящим мимо бабам с хворостом, дегтярникам сбаклагами товара, пастухам, разносчикам товара и нищим старцам. Заметивприближающихся Геральта и Лютика, он с надеждой сверкнул глазами.