письмах и призывах нуждались в твердом управителе, ратовали за вождя.

Бонапарт приказал открыть границы для эмигрантов, родственников или наследников эмигрантов, для жен, возвращающихся к мужьям, ремесленников и крестьян, прислуге.

Историки подробно рассказывают о покушении шуанов, республиканцев и роялистов на жизнь первого консула Бонапарта. Называют разные фамилии, в том числе и римского скульптора Черраки, в молодости друга Буонапарте, и лидеров шуанов Карбона и Сен-Режана.

24 декабря 1800 года террористы узнали о том, что первый консул Бонапарт поедет в оперный театр слушать ораторию Гайдна «Сотворение мира». На углу площади и улицы Сен-Оноре, которая вела прямо к театру, заговорщики поставят повозку с бочкой, наполненную взрывчаткой, длинный запальный шнур будет приведен в действие, как только первый консул сядет в экипаж, выезжающий из дворца Тюильри, минуты рассчитаны. Первый консул проехал мимо бочки, а через несколько минут, когда проезжала карета с Жозефиной, раздался мощный взрыв…

Произошла настоящая катастрофа: погибли двенадцать гренадеров и десять случайных прохожих, двадцать восемь человек было ранено, сорок шесть домов были повреждены.

Полиция Фуше установила всех причастных к этой катастрофе.

25 апреля 1801 года римский скульптор Черраки и оба шуана Карбон и Сен-Режан взошли на гильотину и под гром аплодисментов собравшихся были гильотинированы.

Часть третья

Черная гроза

Поздно вечером 21 июля 1801 года по внутреннему коридору Петергофского дворца беззаботно шагал Юрий Александрович Нелединский, только что получивший указания императрицы Марии Федоровны. Он возврашался в свои покои, где проживало его семейство, жена и дети.

Навстречу торопливо шли император и озабоченный Кутайсов, который тут же наклонился к уху императора:

– Вот кто следит за вами днем и ночью и все передает императрице.

Слова Кутайсова оказали на впечатлительного Павла Петровича огромное воздействие. Он тут же вернул проходившего Нелединского и строго заявил:

– Вы сегодня же покинете двор. Поезжайте в Москву и дожидайтесь моих распоряжений.

– Но завтра, государь, праздник императрицы!

– Завтра императрица обойдется и без вас. А если вы останетесь здесь, то опустите шторы, не выходите из квартиры и детей не выпускайте.

И спокойно прошествовал дальше, оставив растерянного Нелединского, который до этих пор добросовестно служил императору. Кутайсов наслаждался происшедшим.

28 июля 1798 года последовало одно из роковых событий: на место петербургского военного губернатора генерал-лейтенанта графа Буксгевдена, преданного императору и императрице, по рекомендации Ивана Кутайсова был назначен генерал от кавалерии барон фон дер Пален.

В тот же день получил отставку вице-адмирал Плещеев, некогда близкий друг императора, чуть позднее – князь Алексей Куракин.

А интрига, которую затеяли князь Безбородко и Иван Кутайсов, продолжала раскручиваться. 1 августа московский сенатор князь Лопухин впервые появился в Петергофе, ему была оказана невиданная честь – он обедал вместе с императором во дворце, а 8 августа Лопухин был назначен генерал-прокурором. 20 августа ему был подарен дом на Дворцовой набережной, в последующие дни он заседал в Совете и получил высший чин действительного тайного советника. Жена его, Екатерина Николаевна, стала статс-дамой, а дочь, Анна Петровна, камер-фрейлиной.

9 сентября был уволен в отставку вице-канцлер князь Александр Борисович Куракин.

Преданные еще по Гатчине Ростопчин и Аракчеев вернулись на службу в свиту его величества, а Ростопчин вскоре стал действительным тайным советником, а затем был назначен третьим членом в Коллегии иностранных дел.

Но роковой ошибкой императора Павла было удаление из императорской свиты камер-фрейлины Нелидовой. Очевидцы вспоминали, что Екатерина Ивановна, заметив, как все ее близкие исчезли из императорского управления, а императрица переживала трудные и безрадостные дни, поняла, что ей не совладать с молодой и красивой соперницей Анной Петровной, отец которой стал одним из управителей империи, и удалилась по приглашению графа и графини Буксгевден в их замок Лоде. В прощальном послании она просила не доверяться лакею Ивану Кутайсову. Павел, пытаясь удержать Нелидову, писал: «Я не понимаю, при чем тут Кутайсов или кто другой в деле, о котором идет речь. Он или кто другой, кто позволил бы внушать мне или делать что-либо, противное правилам моей чести и совести, навлек бы на себя то же, что постигло многих других. Вы лучше, чем кто-либо, знаете, как я чувствителен и щекотлив по отношению к некоторым пунктам, злоупотребления которыми, вы это знаете, я не в силах выносить. Вспомните факты, обстоятельства. Теперь обстоятельства и я сам – точь-в-точь такие же. Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека, вы это знаете… Клянусь пред Богом в истине всего, что я говорю вам, и совесть моя пред ним чиста, как желал бы я быть чистым в свой смертный час. Вы можете увидеть отсюда, что я не боюсь быть недостойным вашей дружбы».

Император, сбрасывая с себя иго влияния императрицы и Нелидовой и видя только в этом опасность, почему-то не замечал коварных царедворцев, врагов и недоброжелателей, которые помнят любые обиды, нанесенные императором, помнят и мечтают отомстить.

Императрица Мария Федоровна, осознавая это, писала Нелидовой: «Сколько бы Иван (то есть Кутайсов. – В. П.) ни говорил императору, что, по мнению общества, вы и я вместе управляем им и его действиями, – он не может поверить этому, не припомнив себе, что мы только противодействовали его горячности, его гневным вспышкам, его подозрительности, заклиная его оказать какую-либо милость или пробуя воспрепятствовать какой-либо жестокости, которая могла бы уронить его в глазах его подданных и отвратить от него их сердца. Преследовали ли мы когда-либо цель, кроме его славы и блага его особы, да и могли ли мы, великий Боже, иметь что-либо другое в виду, вы – как вполне преданный, истинный его друг, я – как его друг, как его жена, как мать его детей? У нас никогда не хватало низости одобрять императора, когда этому препятствовала наша совесть, но знаю, какое счастие испытывали мы, когда имели возможность отдавать полную справедливость его великодушным поступкам, его добрым и лояльным намерениям!»

Мария Федоровна знала, что ее отношение к воспитательным и благотворительным заведениям общество высоко оценило, но претензий управлять государством у нее не возникало. Кроме всего прочего, ее недоброжелатели распространили слух о том, что ее, дескать, надо оберегать от новой беременности. «После моих родов, – писала она Плещееву, – кончина моей матери до такой степени расстроила мое здоровье, что император хотел поберечь меня. Вы знаете, что затем он отправился путешествовать. По возвращении его я решилась четыре раза говорить с ним (мне стыдно делать подобное признание, но, признаюсь, я ожидала этого оборота дел и считала своею обязанностью предупредить его), что мое здоровье восстановлено, что Рожерсон, Бек