– Горожане наверняка в восторге, – предположила Шарториал.

– Точно так. Когда еще мы чувствовали себя настолько единым целым? Не забывайте, всего три месяца назад мы оказались на грани гражданской войны! Если бы новый король не навел порядок, этот город превратился бы в руины – и, клянусь самим Равнодушным Богом, изверги наверняка бы на нас напали!

– Генерал, – сказала Шарториал Инфеланс, – вряд ли можно назвать раздоры из-за того, кто должен стать в этом году Творцом Столетия, гражданской войной.

– Анархия на улицах, сенешаль! Уже первый указ нового короля сыграл решающую роль.

– Он арестовал всех творцов.

– Выдающийся ход! Хватит с нас дурацких Фестивалей и всех этих сопливых поэтов! Корчась на пиках на городской стене, не особо-то попоешь, ха-ха!

Шарториал снова вздохнула:

– Время уже позднее. Когда вы выступаете?

– Скоро, – пообещал Пин Растрёп. – Пусть изверги дрожат и трясутся в своих склизких норах!

– Воистину, – ответила она и вышла.

Генерал продолжал сидеть за столом с расстеленной на нем картой, ритмично ударяя кулаком в ладонь.

– До чего же несправедлив мир! – простонал Борз Нервен, пытаясь расслабить плечи, но натянутые веревки на дыбе не позволяли ему этого сделать. – Который час? – проскулил он. – Где этот королевский палач? Опаздывает! Почему он всегда опаздывает? Он про меня забыл! Как он мог? Чья сейчас очередь? Кто следующий? Наверняка кто-то подкупил эту сволочь! Кто из вас, засранцы вонючие? Ох, как больно!

– Ты пробыл там меньше половины колокола, – заметил Апто Канавалиан.

– Это все ты виноват! – Борз извернулся на дыбе, пытаясь бросить яростный взгляд на прикованного к стене справа от него, но лицо его тут же исказилось от мучительной боли. – Ах ты, сволочь!

– Свое мнение я менять не стану, – усмехнулся Апто, звеня цепями. – Потому я и жив до сих пор. Я слишком здраво мыслю, чтобы меня убивать. Несмотря на все недостатки здешнего узурпатора, он способен оценить разумного соотечественника…

– Заткнись! – прорычал Крошка Певун. – В негемотах нет ничего разумного. Крошка знает, что есть разумное, и ни к ним, ни к тебе это не относится. Так, Мошка?

– Так, – согласился Мошка.

– Блоха?

– Угу. Так.

– Так что заткнись, хорек проклятый! К тому же тебе известно, что ты следующий в очереди на дыбу, так что бесстрастным уж точно быть не можешь. Я знаю, что ты следующий, потому что я иду сразу за тобой…

– Нет, не ты, – возразил Мошка, – а я.

– Что? Нет, братишка. Точно я. Долбаный поэт, потом долбаный критик, а потом Крошка Певун.

– Я иду на дыбу после Апто, – упрямо произнес Мошка. – Потом ты, Крошка, а потом Тульгорд Виз…

– А я? – спросил Блоха.

– Ты, Блоха, после Стека Маринда, который вряд ли там долго пробудет, ведь у него сломана нога и никто не выдержит его воплей, а потом снова Величайший Творец Столетия.

– Это не звание, а проклятие! – прошипел Борз Нервен. – Неужели такова участь творца? Слышишь, критик? Страдания, мучения, пытки! Горе, боль и агония – и все это от рук тех, кто слишком глуп, чтобы оценить талант, а уж тем более понять, на какие жертвы приходится идти нам, поэтам…

– Он пока тебя не убил, потому что ему нравится эта шутка, – прервал его Апто Канавалиан.

– Какая еще шутка? – завопил Борз. – Ох, даже кричать больно! Ой!

– Шутка, – объяснил критик, недолго пробывший приглашенным судьей на Фестивале цветов и солнечных дней, – состоит в том, что в конкурсе из всех претендентов победил именно ты. Похититель талантов, самозванец и шарлатан. Таково проклятие наград, присущая им бессмысленность, содержащийся в них потенциал абсурда, идиотизма и откровенного кумовства…

– Кто бы говорил! – усмехнулся Борз Нервен. – Да ты на свои взятки уже виллу на берегу реки купил!

– Верно. Я принял взятки абсолютно от всех, что, в свою очередь, лишило подкуп какого-либо смысла и позволило мне оценить участников исключительно по достоинству…

– Тебя арестовали еще до голосования! До того, как тот некромант убил короля и завладел троном!

– Только вообрази все их лицемерие! – парировал Апто. – Моей головы требовали те же самые люди, которые до этого меня подкупили! – Он шумно выдохнул. – Естественно, избежать хотя бы дня на дыбе мне помогло мое новообретенное богатство. Зато ты, поэт, получил вдвойне. Как ты сам говорил, творцам положено страдать. Да вы все – пиявки на заднице общества!

– Так я и знал! Только послушайте его! Сволочь! Завистник!

– Продолжай в том же духе, и я заплачý, чтобы тебя еще сильнее растянули, Нервен.

– Ах ты, вонючий кусок дерьма! Смерть критику! Смерть всем критикам!

– Эй, вы, там, – проскрежетал из другого угла Стек Маринд, – нельзя ли потише? Я тут пытаюсь заснуть.

Тульгорд Виз выругался себе под нос.

– Вы все меня предали! Лучше бы не ссорились, а строили планы, как отсюда сбежать. На троне этого города теперь сидит негемот, упиваясь собственным злом. Нужно думать о мести!

– У Крошки есть план, – сказал Крошка. – Крошка покорно идет на дыбу. Королевскому палачу нравится Крошка Певун. Это все часть плана Крошки.

– Крошка – дурак, – бросил Апто Канавалиан.

– Когда Крошка сбежит, – прорычал Певун, – он оставит критика тут.

– Правильно! – воскликнул Борз Нервен.

– И поэта тоже.

– Но почему? Что я тебе такого сделал, Крошка? Это нечестно!

– Нам следовало сожрать тебя первым там, на дороге, – ответил Крошка Певун, лязгнув цепями. – Вместо тех остальных. Но теперь мы просто закрутим колесо до упора, и тебя разорвет пополам. Хрусть, хрусть! Ха-ха! Верно, Мошка?

– Ха-ха, – рассмеялся Мошка.

– Блоха?

– Почему это я перед поэтом? Я думал, я последний!

Эмансипор Риз увидел, как в тронный зал, шаркая ногами, входит безголовый труп, неся позолоченный разорванный круг, символизировавший Священную Церковь Равнодушного Бога. Мгновение спустя следом за ним вошел Великий епископ в тяжелой парчовой мантии цвета киновари и розы. Он остановился, нахмурившись, будто его вдруг осенила внезапная мысль.

Бошелен, сидевший на троне, откашлялся.

– Тирания, как я уже говорил, любезный Риз, есть утонченный баланс между неизбежным насилием и всеобщей апатией, несущей обещание безопасного убежища от жестокости. Короче говоря: не высовывайся и молчи и тогда тебе ничего не грозит. Подобным образом можно умиротворить все население.

Что-то проворчав, Великий епископ развернулся и вышел. За ним последовал его безголовый носитель символа.

Из полной миски, стоявшей рядом с его табуретом, Эмансипор взял виноградину, слегка надкусил ее и высосал сок, после чего бросил сморщенную мякоть в плевательницу у своих ног.

– Я все это понимаю, хозяин. Я просто хотел сказать, что с тех пор, как не стало поэтов, певцов, музыкантов и танцоров, здесь слишком тихо и даже скучно.

– Искусство, достойное называться таковым,