Тем не менее 17 (29) декабря мирные условия были окончательно утверждены императором и с приложением полномочий, а также инструктивного письма военного министра от 20 декабря (1 января) на следующий день были посланы Николаю Николаевичу.

В Вене, похоже, надеялись, что из Петербурга поступит дополнительная информация, корректирующая положения полученного проекта мирных условий и вводящая их в русло довоенных соглашений. Однако ничего подобного из Петербурга Андраши не дождался.

Ответное письмо императора Франца-Иосифа от 26 декабря (7 января) было доставлено в российскую столицу только накануне нового года. В связи с этим 31 декабря (12 января) Горчаков докладывал свои соображения императору. На докладе присутствовал Милютин, и вот как он это описывал:

Согласно текстам двух Будапештских конвенций от 3 (15) января 1877 г., австро-венгерская аннексия Боснии и Герцеговины рассматривалась обеими сторонами в качестве тех территориальных изменений на Балканах, «которые могли бы явиться результатом войны или распадения Оттоманской империи (выделено курсивом и подчеркнуто мной. — И.К.)»[921]. Позднее, явно на волне усиления антиавстрийских настроений, Игнатьев в своих воспоминаниях исказил положения конвенций, утверждая, что они предполагали «пустить» Австро-Венгрию «в Боснию и часть Герцеговины лишь в случае распадения Оттоманской империи и взятия Константинополя»[922].

Уяснив российскую позицию, в Вене подготовили ответ: раз вы отказываете нам в Боснии и Герцеговине, то мы в свою очередь тоже откажем вам. Правда, это не относилось к Бессарабии, как на то указывал Милютин. Против ее возвращения в состав Российской империи Франц-Иосиф прямо не высказывался. Соглашался он и на автономию Болгарии, оставляя, однако, открытым вопрос о ее конкретном облике. Но вот что император Австро-Венгрии считал «абсолютно неприемлемым», так это согласие на русскую оккупацию Болгарии после подписания мирного договора. Ибо затем, как было сказано в его письме, «все усилия не смогли бы предотвратить столкновения наших интересов»[923]. Что же, ответ императора Австро-Венгрии был предельно логичен: не будет наших войск в Боснии и Герцеговине — не будет и ваших в Болгарии.

И вот это произвело на Александра II «крайне неприятное впечатление»?! А чего он, спрашивается, ожидал? Что в Вене вот так возьмут и покорно снесут эту российскую, то ли лукавую, то ли прямодушную, забывчивость довоенных договоренностей? «…Наша основная задача как друзей и суверенов, — писал Франц-Иосиф, — не жертвовать под впечатлением момента подлинными интересами будущего»[924]. Император Александр грубо подставлял собственную страну. Это была не политика, а легкомысленная безответственность первого лица гигантской империи, расплата за которую наступила очень быстро.

В начале января 1878 г. Андраши усилил давление на Петербург и в депеше послу при российском дворе барону Лангенау вернулся к оценке мирных условий Александра II. Он определил «объем будущей Болгарии… слишком обширным, создающим на Балканском полуострове то самое “сплошное славянское государство”, образование которого не допускалось соглашением, состоявшимся между Россией и Австро-Венгрией до войны». Более того, Андраши упрекал «императорский кабинет в уклонении от обязательства ничего не решать без предварительного уговора с Австро-Венгрией…»[925]. К 5 (17) января барон Лангенау донес до канцлера Горчакова содержание полученной от Андраши депеши. Тем временем в Вене на коронном совете 3 (15) января обсуждалась возможность военного столкновения с Россией. Эрцгерцог Альбрехт и граф Бек высказали предположение, что удастся принудить Россию «эвакуировать Румынию, как в 1854 г.»[926]. Однако большинство участников все же предпочли пока избегать резких заявлений, могущих повлиять на ухудшение отношений с Россией.

В записках Милютина обращает на себя внимание то, что «крайне» негативная реакция Александра II на ответ из Вены и его решение назначить по этому поводу специальное совещание встретили «неожиданные возражения со стороны канцлера, который… был особенно раздражителен и не в духе». «…Без видимой причины он горячился и краснел до ушей», — писал о Горчакове Милютин[927]. В чем дело? Может быть, Горчаков злился на то, что проект мирных условий был отослан великим князьям до получения ответа из Вены? Тогда посмотрим, какой вид приобрел этот проект, дойдя до главных квартир русских армий на Балканах и Кавказе. По этому поводу Татищев писал, что, «предвидя возражения со стороны австро-венгерского правительства» на парадимскую программу, решили сделать из нее «краткое извлечение, опустив все подробности о земельном вознаграждении России в Европе и Азии… и лишь в общих чертах перечислив основания будущего мира…»[928].

В итоге сокращений получилось следующее: