Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И только сердце ее било как набат.
— Я не знаю своих возможностей, — честно проговорила королева, когда совещание подошло к концу, — я не знаю, смогу ли я вызвать огненную волну подобную той, что создала моя сестра Ангелина. Не знаю, смогу ли я ее удержать в границах и не погубить пригороды за спинами иномирян. Все, что я знаю, — что это возможно и у меня есть на это силы. Однако мне потребуется помощь.
Василина потерла едва заживленные раны на запястьях — ее плату за помощь — и вспомнила взгляд Мариана, когда он стоял у трапа листолета. Он сам сопроводил ее в усыпальницу Иоанна Рудлога и смотрел, как она гладит огонь, призывая Хранителя Рудлога, как льет кровь прямо в лаву, которой огнедух коснулся своей сутью, и шепчет просьбы.
Гигантский огнедух не показался на поверхности — но она знала, что он здесь, глубоко в пламенных недрах, и ей не нужно было кричать, чтобы попросить о помощи и услышать ответ:
«Я вновь слабею и скоро могу развеяться, огонек. Но я приду на твой зов».
Когда она вновь ступила из лавы на каменный пол, Мариан на секунду прижал ее к себе, коснувшись поцелуем лба. И она позволила себе эту последнюю слабость — прильнуть, опереться, почувствовать его поддержку.
— Я полечу с тобой, — сказал он.
Она знала, что полетит. Когда-то давно она была готова идти за ним куда угодно, а сейчас он следовал за ней туда, куда решала идти она, ждал тогда, когда нужно было ждать, и неизбежно, всегда был рядом. Не физически, так мысленно.
Но она покачала головой и взглянула ему в глаза.
— Если я не справлюсь, если погибну, ты должен стать регентом и воспитать следующего короля, Мариан. Моя гибель не обязательно приведет к концу мира. И в этом мире у наших детей должен остаться хотя бы один родитель.
— Я полечу с тобой, — повторил он тяжело.
— Они важнее, Мариан, — прошептала она с нервной дрожью. — Прошу тебя, — она погладила его по щеке, по темным волосам, поцеловала. — Прошу.
Он окаменел, зарычав, и глаза его стали желтыми. Василина могла бы приказать — и он бы подчинился как подданный. Но она хотела иного — и потому смотрела на него, ждала и упивалась той силой, которая всегда питала ее. Его любовью, которая была для нее ярче, чем весь огонь мира.
И он отступил. Сделал несколько шагов назад, выпрямился.
— Я привык, что твой огонь мягкий и теплый, василек, — сказал он рычаще и сдавленно. — Но за этот год я увидел, что у всего две стороны, и у огня тоже. Было бы трусостью с моей стороны делать вид, что в тебе нет силы, способной разрушать. И слабостью — пытаться контролировать ту мощь, которой ты являешься. Ты — Василина Рудлог.
— Твоя жена, — проговорила она с нежностью. Он улыбнулся.
— И я восхищаюсь тобой. Моя жена. Моя королева.
Стоя у листолета, провожая ее, он смотрел уверенно, твердо, не показывая ни тени сомнений в том, что она справится. И только желтые глаза показывали, в какой агонии он находится.
Ее собственный страх в момент решения стал чем-то осязаемо-вязким, вставшим в горле, заставившим ее отупеть — и вдруг отключиться от него. Остался только бешеный стук сердца, повлажневшие виски и ладони — и биение в груди, продолжавшее раскалять ее кровь.
Огонь в крови сильнее страха. Все то, что дал своим детям Иоанн Красный, божественная воинская искра, гнавшая Рудлогов в бой, подгоняла сейчас, пришпоривала и Василину.
Королева снова взглянула в иллюминатор. Листолет спускался, двигаясь влево-вправо. Щиты щитами, а необходимость уклоняться от обстрела никто не исключал.
* * *
Василина ступила на землю и тут же подняла руки, накрывая опустившиеся листолеты и своим щитом. То ли от напряжения, то ли от недавнего контакта с хранителем она четко видела, как текут по стенкам купола струи невидимого остальным пламени.
Щелканье, взвизги и шелест инсектоидов сначала оглушили ее — но парадоксальным образом она слышала и бешеный стук своего сердца, и дыхание людей, которые стояли за ее спиной, готовых умереть за нее. Она чувствовала горячее дыхание асфальта, прохладный запах распаханной земли и вонь муравьиной кислоты.
Тха-охонги, идущие по дороге, остановились метрах в пятидесяти от щита. Раздались крики — приказы командиров иномирян своим, которые передавались от отряда к отряду. Армия, удивленная, недоумевающая, раздраженная, замедлялась. Задние тха-охонги напирали на тех, кто останавливался впереди, и расстояние до щита сокращалось — сорок метров осталось, тридцать. Те гиганты, которые шли по полям, продолжали движение, сдвигаясь к месту приземления листолетов, окружая их, часть, не обращая ни на что внимания, продолжала двигаться к столице.
Вскоре вокруг собралось целое море инсектоидов. Королева видела отвратительных невидши, которые сновали у ее щита, как собаки, взвизгивая от ожогов при прикосновениях. Видела хмурых, уставших, хохочущих или нервно молчащих, тычущих в нее пальцами людей, грязных, одетых в странные одежды, — таких же, как туринцы, и в то же время разделенных с ними как невообразимыми расстояниями, так и понятиями о добре и зле.
— Я знаю, что вы понимаете наш язык, — заговорила она, подняв руку. Тихий, но уверенный голос ее многократно усиливался Зигфридом, и слышали ее на километры вокруг. — Услышьте меня. Это моя земля и дальше вы не сделаете ни шага. Вы можете уйти обратно к порталу в ваш мир. Иначе вы умрете. Разворачивайтесь. Уходите, если хотите жить.
Два, три удара сердца после этого стояла настороженная, напряженная тишина — и раздался оглушающий хохот. Ей закричали что-то оскорбительное, потекли по земле к Василине невидши. Один из всадников махнул рукой — и щит содрогнулся от взрывов, от огненных клубов. Иномиряне с упоением расстреливали ее из гранатометов, а Василина впитывала в себя это пламя, наслаждаясь им, и пламя это выжигало в ней и жалость, и милосердие. Она задыхалась от ярости и потому пошла вперед, расставляя руки, ощущая, словно идут с ней все предки-Рудлоги, делясь своей силой. Королева качнула ладонями, просто представив, что хочет сделать, и щит, налившийся алым, полыхнул кольцом огня в обратную сторону, за секунду уничтожив первые ряды вражеской армии, оставив пепел от
