Саша Калязин попросил связаться в Париже с Лимоновым и передать ему коллективный сборник «Непроходняк», где напечатали несколько стихотворений изгнанника. За контакты с эмигрантами к тому времени уже не карали, даже не грозили пальчиком. Жизнь менялась стремительно. Но, вручая книжку для передачи беглому писателю, старый товарищ честно предупредил:

— Эдик тебя, конечно, поведет в кабак, станет разговоры разговаривать. Будь поаккуратнее!

— В каком смысле?

— Не откровенничай, а то выведет тебя в новом романе полным дебилом.

— А если я глупого ничего не скажу?

— Все равно выведет. Творческий метод у него такой.

Лимонов с радостью откликнулся на звонок и через час был в холле отеля. Мускулистый, в тенниске и облегающих брюках, он смахивал на атлета, готовящегося подойти к «коню» и завертеться, ловко перехватывая отполированные ручки снаряда. Взяв книжку, Лимонов нежно погладил ее как долгожданного ребенка, полюбовался обложкой, полистал, а потом пригласил доброго вестника в ближний кабачок. Выпили много, Скорятин без устали вещал о невероятных переменах в СССР, а Эдик, осушая очередной бокал совиньона, шумно восхищался, какого умного собеседника послала ему судьба, и повторял:

— Надо возвращаться. Пора! Пора!

…Через год легкопёрый Лимонов издал очередной роман. Там имелся эпизодический персонаж — убогий советский журналист по фамилии Курятин, удивительная свинья и редкий дурак, норовивший напиться за чужой счет и городивший такую запредельную чушь, что совестно было читать…

…………………..

В 1990-е началась глобальная ревизия отечественной истории, в том числе и через художественную литературу. История стала предметом яростных споров, а пока стороны спорили, Сорос благополучно издавал для российских школ учебники, где эти споры были разрешены, причем не в пользу тех, кто призывал свою историю по крайней мере уважать — и уж во всяком случае изучать не с помощью чьих-то идеологически заданных измышлений, а с учетом великих и героических свершений народа. Тогда камертоном стало огульное отрицание каких бы то ни было достижений советского периода, утверждение, что Сталин был параноиком, что у них с Гитлером практически нет отличий и т. д. Людей настойчиво переориентировали и дезориентировали, и в этом глобальном потоке лжи участвовали не только СМИ, но и литература.

В 1994-м, когда началась война в Чечне, общим местом стал пересмотр отношения общества к армии, которой прежде принято было гордиться, особенно после победы в Великой Отечественной. Стали пересматриваться и оценки отдельных личностей, таких как генерал Власов, заслуженно повешенный в 1946-м во дворе Бутырской тюрьмы.

О том, что война — это не только героизм, но и жестокость, часто неоправданная, о так называемой окопной правде уже давно поведали миру советские писатели: упоминавшийся здесь Юрий Бондарев, лауреат Сталинской премии Виктор Некрасов, нобелевский лауреат Михаил Шолохов, Герой Соптруда Даниил Гранин, не говоря уже о Василе Быкове, Владимире Богомолове, Борисе Васильеве и многих других. Но в 1990-е стало модно смотреть на войну словно бы из немецкого окопа. На русский стали переводиться тексты, написанные выжившими власовцами, книжный рынок наводнили книги немецких авторов о Второй мировой войне и о немецкой военной технике, в то время как мемуары советских воинов, маршалов, генералов и солдат надолго остались невостребованными.

Тогда же вышла книга, успех которой можно объяснить лишь неким коллективным безумием, охватившим общество: «Ледокол» бывшего советского разведчика, перебежчика и предателя Владимира Резуна, взявшего себе псевдоним Виктор Суворов. Там утверждается, будто Сталин активно готовился напасть на Германию и Гитлер его просто опередил. Книга претендует на откровение, раскрытие долго скрывавшейся исторической истины, между тем это чистейшей воды выдумка, не имеющая никакого отношения к реальной истории. И тем не менее множество людей публикация книги буквально сбила с толку, а ее тиражи конкурировали тогда с тиражами бестселлеров. Этому способствовала широчайшая и агрессивная реклама в СМИ, в том числе государственных, на что не раз обращал внимание Поляков. Все последующие опусы Резуна, заслуги которого тянут на пожизненное, беспрепятственно публиковались в России, несмотря на то что они делались все более беспомощными.

История с «Ледоколом» породила в книгоиздательском деле целое направление: стало ясно, что любой бред на тему войны можно выпускать массовыми тиражами и неплохо на этом зарабатывать. Как говорится, шлюзы открылись — со всеми вытекающими последствиями.

К концу 1990-х книжный рынок вполне сформировался. В мужском сегменте преобладали боевики. Виктор Доценко с «Бешеным», Александр Бушков с «Пираньей» и огромное число не слишком талантливых авторов, разрабатывавших военную тему. Расцвел и женский детективный роман, родоначальником которого считается Иоанна Хмелевская, хотя истинным родоначальником жанра следует признать, конечно, Агату Кристи. Особенно успешной стала Александра Маринина, в том числе благодаря опыту, полученному на службе в правоохранительной системе. В середине 1990-х успешно дебютировала со своими триллерами Полина Дашкова; в конце 1990-х — автор детективов Татьяна Устинова, начавшая писательскую карьеру после сокращения штатов в администрации президента. В ответ на запрос о гендерном взгляде на историю, в полном соответствии с конъюнктурой появилась и литература: еще в годы перестройки книгой «У войны не женское лицо» (1985) дебютировала журналистка Светлана Алексиевич, в 1990-е — Людмила Улицкая (повесть «Сонечка», (1992), лучшая переводная книга во Франции; во Франции же вышла первая книга Улицкой «Бедные родственники» на французском языке).

Рынок очень быстро взял свое: книги стали таким же товаром, как чипсы или памперсы, а в жанре женского детектива тогда впервые были замечены «литературные негры». Это вообще характерное для 1990-х явление: автор придумывал сюжет, который расписывали уже безымянные и бесправные участники проекта. Случалось также, что ожидаемый текст отличался такой беспомощностью автора, что за него книгу переписывал литературный редактор. Правда, уже в 2000-е годы эта профессия стала реликтовой, как, впрочем, и профессиональный корректор. Бывали также случаи, и достаточно массовые, когда известный человек принимал предложение издателя написать книгу, не имея на это ни времени, ни навыков литературного труда. В исключительно редких случаях, как, например, с первой книгой Ирины Хакамады, на обложке ставились две фамилии, то есть написавший книгу объявлялся соавтором и получал те же преференции, что и известное лицо. Но как правило, признавалось авторство только того, чья фамилия стала гарантией читательского интереса.

Появились также издательские проекты, где в серийных обложках выпускали книги разных авторов, объединенных определенным типом литературы и даже общим героем: покупатель ожидал от этого товара определенной тематики и определенного качества, не желая заморачиваться перед полками с тысячами наименований.

К концу 1990-х рынок массовой литературы был необычайно широк. Отчасти благодаря тому, что множество людей еще ездили на работу и с работы в общественном транспорте. Появились охранные структуры, а охранникам на монотонной работе нужно было развлечение, не требовавшее ни больших усилий, ни лишних трат. Интернет в России был тогда в зачаточной стадии, а мобильные телефоны и другие гаджеты — слишком дорогим удовольствием. Дешевые книги в мягкой обложке выполняли важную социальную функцию, чаще всего не имея никакого отношения собственно к литературе. Вот почему так благодарно откликался массовый читатель на появление новых книг Юрия Полякова, который вместо невнятной жвачки предлагал ему всегда непредсказуемый сюжет с непременной любовной интригой, обаятельных героев, отточенный стиль, отмеченный блеском остроумия, — в сочетании с отсутствием чернухи и надрыва это было тогда, как говорится, тем, что доктор прописал.