В начале 1990-х «шоковая проза» Петрушевской с ее надрывом, страхом смерти и сумасшествия, с ее бытовыми ужасами была на пике популярности.

В 1992-м «Русского букера» получил не будущий законодатель литературной постмодернистской моды Сорокин и не широко разрекламированная Петрушевская, а почти никому не известный Марк Харитонов с романом «Линии судьбы, или Сундучок Милашевича», книгой, в которой, как утверждается в аннотации, автор попытался показать историю России в XX веке. Судя по смутным отзывам в Интернете, а также по тому, что о романе, как и об авторе, очень скоро позабыли, премию присудили именно за благие намерения, которыми, как известно, вымощена не самая заманчивая из дорог.

Сорокинский роман «Сердца четырех» (вышедший на русском только в 1994-м) именуют «экспериментаторским» не только потому, что он сложно составлен, но и потому, что не каждый человек этически и эстетически в состоянии читать подобные тексты — тоже удивительное достижение 1990-х. Как обычно у Сорокина, у персонажей этого романа есть некая цель, достижение которой автор доводит до абсурда. Грязь и мерзости, которыми писатель, совсем как пелевинские герои из рассказа «Синий фонарь», пугает себя и читателей, отвращают от его книг многих — впрочем, многих и притягивают. При этом в каждом романе Сорокина под узнаваемыми псевдонимами выведены реальные люди — распространенный прием для литературы 1990-х.

Сорокин — человек несомненно одаренный и чрезвычайно рассудочный — использует нездоровый интерес цивилизованного человека к уродству, жестокости, извращениям и физиологическим отправлениям, что роднит его с творчеством Виктора Ерофеева, а игра с чужими текстами — с творчеством Бориса Акунина, успешного «расчленителя» русской классической литературы XIX века. Но если согласиться с Сорокиным и Акуниным в том, что литература — всего лишь интеллектуальная игра, мы приравняем русскую классическую литературу к пародиям на нее, тем самым отказавшись от мессианской роли литературы и от национального культурного кода.

Кстати, именно в 1990-е в литературе появилось много талантливых филологов, не обладающих необходимыми для писателя способностью создать собственный мир — проще спародировать чужие — и способностью к сопереживанию и искренности — гораздо сподручнее переживания имитировать, причем не свои, но чьи-то. В одной из статей Юрий Поляков как-то заметил, что призыв филологов в литературу оказался для отечественной словесности менее успешным, чем призыв ударников в литературу в 1920-е: те хотя бы знали жизнь…

В 1993-м российские писатели невольно оказались втянуты в кровавые октябрьские события: правда, мало кто из них, как Проханов, оказался в те дни на улицах, на одной из баррикад. В основном они писали коллективные письма. Одни поддерживали расстрел Белого дома и призывали «раздавить гадину», другие протестовали против неконституционных действий президента и участия армии в споре двух ветвей власти. Эти события оказали огромное влияние на литературу, но еще большее — на общество, которое после саморазоблачительных «коллективок» окончательно перестало видеть в писателях совесть нации и ожидать от них наставляющего слова и жеста.

Показательно, что Солженицын, который имел в то время все основания претендовать на роль такого духовного поводыря, относительно событий октября 1993-го, кажется, просто отмолчался, а его возвращение на родину в 1994-м ничего не изменило. Еще в 1993-м в повести «Демгородок» Поляков провидчески описал долгожданное возвращение вермонтского отшельника, выведенного под именем Тимофея Собольчанинова, «который в юности на Воробьевых горах дал торжественную клятву писать не менее десяти страниц в день, и если ему, допустим, приходилось отрываться от стола, например, для получения Гонкуровской премии, то, воротясь, он увеличивал суточную норму и наверстывал упущенное. Переезд в Россию из изгнания по его прикидкам грозил невосполнимыми и ненастижимыми перерывами в работе. Но даже не это было главной причиной промедления: в глубине души он страшился, что, едва лишь его нога ступит на родную землю, ему настойчиво предложат сделаться чем-то вроде президента или регента, а это в ближайшие творческие планы не входило. Остается добавить, что, придя к власти, адмирал Рык убедительно попросил великого изгнанника вернуться на Родину и поселил его в Горках Собольчаниновских. Но и это произошло позже, а тогда, ощущая сыновний долг перед изнывающей страной, мыслитель вместо себя прислал в Россию книжку под названием «Что же нам все-таки надо бы сделать?». Ее-то и дал почитать своему другу и командиру заместитель по работе с личным составом Петр Петрович Чуланов, который нынче, как все знают, является первым заместителем Избавителя Отечества по работе с народонаселением. Содержание этой книжки, изучаемой ныне в школе, тоже общеизвестно, поэтому напомню лишь моменты, имеющие касательство к нашему повествованию. Тимофей Собольчанинов писал о том, что в России к тому времени имелись все предпосылки для возрождения и «вся искнутованная и оплетенная держава с занозливой болью в сердце ждала своего избавителя». А последняя глава так и называлась: «Мининым и Пожарским может стать каждый!». Особенно, как позже выяснилось, в душу командира субмарины «Золотая рыбка» запали такие слова прозорливца: «Россию недруги объярлычили «империей зла». Оставим эту лжу на совести вековых ее недобролюбцев. Но пробовал ли кто-нибудь постичь внутридушевно иное словосочленение Империя Добра?!».

Высадившись во Владивостоке, Солженицын не торопясь проехал на поезде через страну, принимая как должное многолюдные торжественные встречи с цветами и хлебом-солью. Заехал Солженицын и к Астафьеву в Овсянку, и вся страна чуть ли не в прямом эфире наблюдала встречу живых классиков. Но никакого нового — или даже просто прочувствованного — слова ни один из них народу так и не сказал. Впрочем, были в этом народе и такие, кто воспринимал репортажи о триумфальном возвращении Солженицына с легким недоумением. Наконец доехав до Москвы, Солженицын поначалу легко вписался в новую политическую систему: с триумфом выступил в Государственной думе, начал вести на телевидении еженедельную программу. Но длилось это недолго. Оказалось, что автор знаменитой статьи «Как нам обустроить Россию» (1990) хорошо представлял себе, как это сделать, когда был отделен от страны океаном. Взгляды писателя на текущие события, его увлечение идеями существовавшей когда-то в России партии конституционных демократов, или кадетов, исторически ответственной за падение империи, не были приняты народом, который скоро перестал интересоваться его пророчествами. Появилась даже острота: «Ждали пророка, а приехал домуправ». Влияния на общество деятельность возвратившегося Солженицына не оказала. Правда, сильное впечатление произвел его отказ от ордена Святого апостола Андрея Первозванного, которым писателя наградил президент Ельцин в 1998 году. Мотивируя свое решение, Солженицын тогда сказал, что не может принять награду «от верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния». Мы не можем не оценить этот жест. Как, впрочем, не можем игнорировать всю историю взаимоотношений писателя с государством, во многом предсказанную Поляковым. К этой теме мы еще вернемся в связи с бурной полемикой, возникшей между ним и «солженицынским кругом» в 2014 году.

В начале 1990-х страна зачитывалась детективами, в основном зарубежными, но вскоре появились и свои: бойкие авторы принялись описывать совершенно новых персонажей, населявших отныне российскую повседневную жизнь, — бизнесменов, бандитов и проституток. Правда, скоро тема «разборок», «стрелок» и бандитских «наездов» перешла в кинематограф, и тиражи книжных новинок стали лишь довеском к поставленным на поток отечественным сериалам. Пользовались огромной популярностью триллеры, главным образом Стивен Кинг и его клоны, а также по-новому названный, но давно известный в русской литературе жанр фэнтези, интерес к которому сильно подогрела сага о Гарри Поттере. Впрочем, отечественный ответ Джоан Роулинг — приключения Тани Троттер, придуманные Дмитрием Емцом, пользовался соизмеримым успехом. Правда, это было уже в 2000-е.