– Будь по-вашему, – повторил Карл.Он с горечью думал о тех восьми днях, когда карабкался по холмам под палящимсолнцем, выходил на охоту чуть свет, возвращался вечером, преследовал зверей,чье суахильское название ему никак не удавалось запомнить, пользовался услугамиследопытов, которым не доверял, обедал в одиночестве, не имея с кем словасказать, тосковал о жене, от которой его отделяло девять тысяч миль и тримесяца разлуки, и думал, думал без конца: как там его собака и как там наслужбе, и будь они все неладны, эти звери, куда они попрятались, и неужели онпромахнулся, когда стрелял, нет, не может этого быть, в ответственный моментневозможно промахнуться, просто невозможно, в это он свято верил… ну, а вдругон от волнения все-таки промахнулся? И писем все нет и нет… Но проводник ведьсказал тогда, что это конгони, ну конечно, все они так сказали, он точнопомнит. Однако в разговоре с нами Карл ни словом не обмолвился насчет этого, асказал только: «Будь по-вашему», – довольно безнадежным тоном.

– Эй, дружище, не унывайте!

– Я и не унываю. С чего вы это взяли?

– Выпейте виски.

– Не хочу виски. Хочу антилопу.

Позже Старик заметил:

– А я-то думал, что он вполне справитсясам, если никто не будет подгонять и тормошить его. Ну, да все наладится. Онмолодчина.

– Нужно, чтобы кто-нибудь точно указывалему, что делать, но не раздражал его, – сказал я. – Для него самоемучительное – стрелять на глазах у других. Он человек скромный, не то что я.

– Он уложил леопарда прекраснымвыстрелом, – заметил Старик.

– Двумя, – поправил я. – Ивторой был не хуже первого. Черт возьми, он отличный стрелок. Любому из насдаст сто очков вперед. Но он нервничает, а я все время подгоняю его и толькоеще больше расстраиваю.

– Да, иногда вы слишком к немусуровы, – заметил Старик.

– Но ведь он же меня знает. И знает, какя к нему отношусь. Он не обижается.

– И все же, по-моему, из него выйдеттолк, – сказал Старик. – Главное – надеяться на себя. Ведь глаз унего верный.

– Еще бы, он убил лучшего буйвола,лучшего водяного козла и лучшего льва, – отозвался я. – Ему грехжаловаться.

– Лучшего льва убила Мемсаиб. Тут неможет быть двух мнений.

– Рад это слышать. Но и Карл убилвеликолепного льва и крупного леопарда. Вся его добыча – первый сорт. Впередиеще масса времени. Ему нечего огорчаться. Чего же он ходит как в водуопущенный?

– Давайте выйдем завтра спозаранку, чтобыдобраться до места, прежде чем станет слишком жарко для маленькой Мемсаиб.

– Она бодрее всех нас.

– Она прелесть. Ходит за нами, какмаленький терьер.

Днем мы с холмов долго обозревали местность вбинокль, но не увидели ничего интересного. После ужина все сидели в палатке.Мама была возмущена, что ее сравнили с терьером. Если уж походить насобаку, – что ей вовсе не улыбалось, – она предпочла бы поджарую,длинноногую овчарку, породистую и красивую. Мужество Мамы было так естественно,в нем было столько непосредственности, что она даже не думала об опасности;кроме того, от опасностей нас оберегал Старик, а к нему она питала безграничноедоверие и откровенно обожала его. Старик был для нее идеалом мужчины, –храбрый, великодушный, умный и не лишенный чувства юмора, чуткий и терпимый, онникогда не выходил из себя, не хвастал, не жаловался – разве что вшутку, – любил выпить, как и положено настоящему мужчине, и, по ее мнению,был очень красив.

– Как по-твоему, Старик красивый?

– Нет, – ответил я. – Друпи,вот кто красавец.

– Друпи прелесть. Но неужели тыдействительно считаешь, что Старик некрасив?

– Ей-богу. По-моему, он не хуже всякогодругого, но будь я проклят, если он красив.

– А по-моему, он прекрасен. Но ты ведьзнаешь, какие чувства я к нему испытываю, правда?

– Конечно. Я и сам люблю этого бродягу.

– И все же, по-твоему, он некрасив?

– Нет.

Я помолчал.

– А тебе кто нравится?

– Бельмонте и Старик. И ты.

– Ты слишком уж пристрастна, –сказал я. – Ну, а из женщин?

– Гарбо.

– Теперь уж ее красавицей не назовешь.Другое дело – Джози. И Марго.

– Да, конечно. Я знаю, что я некрасива.

– Ты чудесная.

– Поговорим лучше о мистере Дж. Ф. Мне ненравится, когда ты называешь его Стариком. Это неуважительно.

– Мы с ним без церемоний.

– Да, но я-то его очень уважаю. Онзамечательный человек, правда?

– Конечно, и ему не приходится читатькнижонки мерзкой бабы, которой ты помог напечататься, а она в благодарностьтебя же сопляком обзывает.

– Она просто ревнивая злюка. Не надо былотебе помогать ей. Некоторые люди этого не прощают.

– Понимаешь, досадно, что она весь свойталант разменяла на злобу, пустую болтовню и саморекламу.

Дьявольски досадно, ей-богу. Досадно, что еене раскусишь, покуда она не отправится на тот свет. И знаешь, что забавно, –ей никогда не удавались диалоги. Получалось просто ужасно. Она научилась у меняи использовала это в своей книжке. Раньше она так не писала. С тех пор она ужене могла мне простить, что научилась этому у меня, и боялась, как бы читателине сообразили, что к чему, вот и напустилась на меня. Просто смех и грех. Ноправо же, она была чертовски мила, покуда не начала задирать нос. В то времяона тебе понравилась бы, я уверен.

– Может быть, только вряд ли, –сказала Мама. – Но ведь нам хорошо здесь, правда? Вдали от всех этихлюдей.

– Дьявольски хорошо, провалиться мне наместе. Каждый год нам бывает хорошо, сколько помню.

– Но разве мистер Дж. Ф. не чудо? Нускажи сам.

– Да. Настоящее чудо.

– Ах, как я рада, что ты это признал.Бедный Карл.

– Почему бедный?

– Он тут без жены.

– Да, – согласился я. – БедныйКарл.