Вы определились. Не хотели вы быть хорошими, вы захотелистать ими. Не хотели вы быть искренними, но хотели заставить себя статьправдивыми. Не хотели вы испытывать счастье, что только Двум известно, нозахотели вы организовать его. Нужен был вам рецепт, всё хотели вы делать поправилам, ибо осмысленной приходит к нам смерть.

И добродетель множилась. Узнали вы ложь во спасение,убийство во благо, наказание из любви, предательство из сострадания, борьбу заправду, муку за веру, страдание во искупление… Слова, слова! Добродетельмножилась, а сердца ваши рассохлись, словно посуда глиняная, и опустели, ибовытекла из них жизнь. Но рассудок зато заполнился ваш до отказа!

Знали вы, что искренность — это счастье, знали вы, чтосчастье — это искренность Двух, но тогда не знали вы слов и главного словасвоего — «Я». Когда же узнали вы сладость инквизиции их, то пересталаискренность ваша быть искренностью, обратившись фантомами правды. Из волшебницыстала она ведьмой, забавляются паяцы теперь на лютом шабаше!

И вы спросили себя, мудрые: "Искренен ли ясейчас?" — и тем стали вы лгать. Запутались вы, реальность, сдобреннаясловами, рассеялась. Испугались вы, потерянные, и стали помощи искать у словваших, они же рождали вам рассуждения, а рассуждения даже мертвого вразумитьмогут, и вы вразумились!

Слово заменило вам ощущение, действие стало у васрассуждением и оттого страдает теперь параличом да судорогами, бьется в дугеистерической, высказываясь, неспособное высказаться. Вы — говорящие, бывшиеживущими некогда, хороши же дела ваши!

Собой были вы, когда играли в машинки и посуду игрушечную.Когда ж перестали играть вы в машинки и кухни игрушечные, но стали машиныводить и семейные готовить обеды, перестали вы быть самими Собой — вы сталиводителями и поварами!

Быть водителями хорошими и кулинарами прекрасными стало длявас важнее, чем быть самими Собой. То, что было игрушкой, стало реальностью,то, что было реальностью, — стало теперь игрушкой!

"Что такое я сам, если не умею я машину водить иготовить обеды?" — так вы спросили себя и поняли, как важно быть хорошимводителем и поваром виртуозным.

"Сам я — пустое место, — думали вы. — К чемуэто пригодно? Какова добродетельность этого «не пойми что»? У него-то иназвания нет! О нем не расскажешь, к делу не подошьешь. По крайней мере, обедаоно не сварит". Так рассуждали вы и самих Себя потеряли, но стали затодобродетельными!

Нет, не стали вы эгоистами, но актерами и паяцами.Реальность заменили вы фантомом реальности, и не замечаете ныне вы игры своей.Но тем для вас хуже! Лучше зато для прочих потерянных, ибо теперь ведь выдобродетельны, можно и с вами играть в игру эту, большие детки!

Вы узнали слова, и не стало более искренности Двух, возниклимеж вами "отношения"- там одни, здесь другие. Начали вы рассыпаться.Стал человек актером и потерялся за личинами ролей своих.

Кто ж он теперь — человек ли, персонаж заурядной пьесы? Двумцарям не услужить. А трем, а пяти, а тысяче царей? Богатый репертуарчик длямертвеца! Бейте же теперь в бубны — празднуйте сценическую карьеру вашу! Топогребальный набат, от него закладывает у меня уши!

Искренность — одна, а правда — здесь одна, там другая,"у каждого своя правда". Живете вы с людьми в «отношениях», живете вовместилище правд, отстаивая свою, примиряясь с чужой, принимая правду, чуждуювам, и не веря ей, но следуя законопослушно ее распорядку!

Но не сетуйте, ведь «правда» всегда добродетельна, и серпжнеца собрал богатый урожай этих плевел! Мельник теперь перемелет их, обратив втруху праха. Добавит пекарь дрожжей и соли — будет вам хлеб к обеду, будет, чемнапитаться рассудку! Да вот только счастья не будет, ибо нет искренности, алишь слова одни да говорение всухомятку. Питайтесь!

Достанет в корзине рассудка — и хлеба, и рыбы, только вотжелудки ваши пусты будут… Но что вам желудки, дети виртуальной правды! Ибопоедаете вы сами Себя — наслаждайтесь же, изощренные каннибалы! Грех кривитьсяот пищи такой, слишком уж дорого она стоит!

Все смешалось в мире вашем: за правдой ложь ходит тенью, зарадостью — горе. Вы смеетесь? — Так это не к добру! Говорите выправду? — Тогда молчите, не то вас осудят! Любят вас? — Значит,бросят! Берегитесь, радейте, искренними не будьте, не доверяйте!

Стала добродетель ваша — решеткой, роли — цепями, правда —диетой из ядов! Но даже зверей диких не возят так, в клетях добродетели!Отравителей гадких не кормят диетой отравленной, а у человека и рта даже нетудля пищи этой! И в цепях таких нет человеку жизни, ибо он задохнется в них!

Вы посеяли ветер, да испугались бури. Зачем же вы сеяливетер?! Теперь вы умрете, ибо самих Себя испугались, от Себя самих отреклись!Страшащиеся, облеклись вы в одежды добродетели вашей. Знайте же, что это саван!

Много человеческого в добродетели вашей, да вот только нет вней человека! Потерялся он и запутался в складках пурпурных бархата льстивогодобродетели лживой.

И потому говорит Заратустра: человеческое есть нечто, чтодолжно быть побеждено, чтобы мог человек быть Человеком».

Зар, как и всегда, говорил обо мне. Счастье Двух так знакомомне, так манит! Но я чувствую добродетель, она встает стражем между мной иДругим, встает и разглагольствует. Она поет, подобная птице Феникс, поющая,кажется она прекрасной, когда же она умолкнет, то предстанет в истинной своейкрасоте: она уродлива, как смерть, и она несет смерть одиночества своимсладостным пением, скрывая Другого, которого я не знаю.

Я неискренен, мое признание в неискренности кажетсяискренним, но это снова игра: теперь я играюсь фантомами — словами искренностии неискренности. Результат этой игры очевиден, я, конечно, приму сторонуискренности, но в безальтернативности этого выбора заключена ложь — я невыбирал, я делал вид, что выбираю.

Принять сторону искренности — не значит быть искренним, апотому, принимая сторону искренности, я лгу дважды. Печально…

Так я думал уже во сне, потому что заснул, слушаяЗаратустру. Тяжелый был у меня сон: мне снился лабиринт, в котором, ксожалению, не было Минотавра, который бы мог меня сожрать, прекратив этимшироким жестом все мои страдания и мучительные поиски несуществующего выхода.

Мы шли длинными подземными переходами железнодорожнойстанции. Мертвый свет гелиевых ламп падал на бетонные конструкции, отчегомрачные конусовидные четырехгранники потолка, не в пример готическим стрелам,лишь еще больше прижимали нас к полу. Картину дополнял гулкий шум торопливыхшагов, что напоминал поступь похоронной процессии.

— Вор! Держите вора!!! - эхом пронеслось в переходе.

Мужчина лет сорока бежал за худощавым парнишкой, мальчик,как ветерок, протиснулся между мной и Заратустрой, скользнув молящим иперепуганным взглядом по нашим лицам.