Лакей тут же отвернулся, сделав вид, что уронил салфетку,однако Анжель хватило этого краткого мига, чтобы смекнуть: не одна она в этойкомнате не смогла сдержать ревности! Можно пари держать, что этот румяныйкрасавец – кавалер Варвары, который осведомлен о ее страсти к барину. И как онтолько терпит такое поругание своих чувств, почему не отомстит обоим? Анжельвообразила два сплетенных в объятиях, обнаженных тела… мертвых тела: барина иВарвары; и в груди у каждого зияла кровавая рана, нанесенная мстительной рукойлакея… Однако никакой радости при созерцании этой воображаемой картины онапочему-то не почувствовала. И, вновь испугавшись той необъяснимой власти,которую, непонятно как и когда, получил над ней этот человек, сказалавысокомерно:

– Когда извинения ваши вполне искренни, милостивый государь,я полагаю, вы не откажетесь помочь мне вернуться туда же, откуда вашиприслужницы меня вчера похитили?

Марфа Тимофеевна тихонько ахнула, прихлопнув рот ладонью;барин, заметно вздрогнув, уставился на Анжель испытующе:

– Зачем вам это? Наши дрались славно в сем деле, и хоть унас были раненые и убитые, но у нашего злодея несравнимо больше. Там более нетникого и ничего, кроме печальных для вас воспоминаний.

– А это, – заносчиво вскинула голову Анжель, – уж мояпечаль, и не вам утешать ее. Мое место – рядом с моими соотечественниками.

– Сыскать ваших соотечественников будет сейчасзатруднительно, – отвечал князь со всею серьезностью, и только стольнапряженные взор и слух, как у Анжель, могли различить в его чертах и голосепрезрительную усмешку. – Русский бог велик, говорили мы не один раз, но никогдане видели такое его могущество. Победитель мира Наполеон Бонапарт бежит,потеряв все! Скоро над ним и куры будут смеяться… ежели беглые французы не всехприедят! – Он по-мальчишески заразительно расхохотался, и Анжель с больюудивилась злобной прихотливости судьбы, сделавшей их врагами, не позволившейрадоваться и торжествовать вместе. И тут же в голосе зазвенело ожесточение: –Больно только русскому сердцу, что неприятель занял Москву, привел ее в ужасноеположение. Все осквернено шайкою варваров. Вот плоды просвещения, или, лучшесказать, разврата остроумнейшего народа, который гордился именами Генриха иЛюдовика. – Он гневно ударил по столу кулаком. – Однако бог благословитпредприятие наше. Если он защищает сторону правую, то нам будет помощником.Злодей из Москвы идет не по розам, а по трупам. Умен был Сегюр [11],говоривший, что русская осень сгубит Наполеона. Он тогда еще не знал, что такоерусская зима! Дело еще не кончилось, но, кажется, бог не совсем оставил Россию,и если вы видели спаленную Москву, то мы увидим развалины Парижа!

Он в запале осушил добрую кружку какого-то русского зелья,которое Анжель было достаточно понюхать, чтобы понять: один глоток – и она несможет встать со стула. А этот… дикарь, дикарь! Она измучилась от желанияоказаться в его объятиях, почувствовать его губы и руки на своем теле, а он,словно и не видит ничего, ударился в победоносные рассуждения!

– Ну, если кто и побывает в Париже, то никак не вы, –съехидничала Анжель, с наслаждением глотая горячий взвар из сушеных яблок. –Вы, верно, и туда своих амазонок пошлете убивать ужасных французов, а сами… асами… – Она поискала в своем арсенале наиболее остро отточенный кинжал ивонзила его с невинною улыбкою: – А сами будете учить плавать своих крепостныхдевок.

Князь озадаченно свел брови.

– О чем это вы, сударыня?

– О чем?! – снова взвилась от ревности Анжель, явственновообразив его в том волнистом водоеме с Варварой или еще какой-нибудькрасавицей. – Даже если и сражаются русские доблестно, то вы ведь тут ни причем. Вы кровь свою не льете. Отсиживаетесь в тихой, безопасной глуши.Решительно чудом спасся этот милый уголок – логово трусливого и похотливогорусского медведя!

Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул, с ненавистью глядя наАнжель, сжимая в руках изувеченный нож, словно готовясь запечатать имоскорбившие его уста.

Марфа Тимофеевна тоже вскочила и умоляюще простерла руки:

– Голубчик, охолонись! Родненький, помилосердствуй! Она всердцах, она не со зла!

– Со зла! – запальчиво выкрикнула Анжель, успев мимолетноизумиться: оказывается, дворня этого барина изрядно знает по-французски.Ревнивый лакей – куда он, кстати, подевался? – тоже ведь понял их разговор,теперь вот Марфа Тимофеевна… – Со зла!

– Ах, та-ак? – прошипел барин. – После всего, что между намибыло, вы ощущаете ко мне только ненависть? А я думал… я полагал… – Он запнулся,и Анжель бросило в жар при мысли, что он сейчас припомнит ей исступленныекрики, бесстыдные ласки, самозабвенный пыл, но он только по-мальчишескинасупился и бросил сурово: – Коли так, говорить более не о чем. Ты, мамушка,снаряди барыню, посади ее в кошеву и самолично отвези…

Он не договорил, прислушался к чему-то, бросился к окну,рванул створки – и вместе с клубами морозного воздуха в столовую ворвалисьрезкие звуки выстрелов.

* * *

– Барин, беда! – распахнул дверь какой-то тощенькиймужичонка с вылупленными, белыми от ужаса глазами. – Француз напер со всехсторон! Я шел со скотных дворов через огороды, вдруг услышал топот и лалаканье.Я туда-сюда – смерть перед глазами! В грядках скрылся и лежал часа два, покудаони не прошли, а потом сюда кинулся.

«Часа два лежал?! Чего же ты, пакость, крика не поднял, чегож ты жизнь свою жалкую спасал, а не барина предупреждал? Теперь-то ведь ужпоздно!» – едва не выкрикнула возмущенная Анжель, но ее опередил отчаянныйвскрик Марфы Тимофеевны:

– Со скотных дворов огородами?! Французы? Но там ведь тайныетропы, тех, кто их знает, – раз-два и обчелся! Не померещилось тебе, Лукашка?!

– Ну вот, нашла время обиду чинить! – рассердился мужичок. –Что я, порченый, чтоб мне всякие страхи мерещились?

– Да ведь только малодушные следуют пословице: у страхаглаза велики, – усмехнулся князь. – А Лука наш – ого-го! Аника-воин! Удалец!Так ли?

Лукашка застенчиво повел плечом:

– Удалец не удалец, Аника или Еруслан Лазаревич – это уж какскажете, барин, на то ваша воля господская, хоть я и запоздал с упреждением, авсе ж таки к ворогу в ножки не я кинулся с криком-жалобой: мол, поджигатель нашбарин и шпион!

Князь и Марфа Тимофеевна молниеносно переглянулись, а потомбарская мамка крепко зажмурилась и тяжело оперлась о стол.

– Продал, продал он дьяволу свою черную душу!