Услышав свое имя, пес с минуту пристально смотрел на ЛорингаКемпера, потом помахал хвостом и, опустив глаза, застыл как статуя.

Кемпер усмехнулся:

В нем говорит порода, что-то вроде гордости, унаследованнойот предков, простую дворнягу этому не научишь. У этого пса есть прошлое, и ончувствует ответственность за хозяина, в этом заключается вся его жизнь. Выизвините меня, Дженкинс, но он ведет себя так, словно пытается защитить вас от всегомира.

И он пристально посмотрел мне в глаза. Но если он надеялсяпрочитать что-то на моем лице, то ему это не удалось. С видом непринужденнойлюбезности и не отводя глаз, я сказал:

— Я люблю его, хотя, по правде сказать, плохоразбираюсь в собаках. Он хороший друг, только я не думаю, что он так уж умен.

Пожав плечами и широко улыбнувшись, Кемпер сменил тему.

О Лоринге Кемпере я мог бы сказать одно — он, без сомнения,знал толк в собаках и понимал их натуру.

В воскресенье мне принесли записку и сверток. Записка былабез подписи, а в свертке оказалась камера особой конструкции. Я прочел записку:

«Нас интересует письмо, подписанное Джорджем Смитом. Ононаходится в сейфе. Вставьте его в камеру, настройте ее, подержите пятнадцатьсекунд, потом выньте письмо и уберите в сейф. За камерой придут позже».

Я улыбнулся. Все было настолько очевидно, что доходило доабсурда. Я, Эд Дженкинс, мошенник международного класса, нахожусь в доме, гдехранится одно из самых бесценных сокровищ, когда-либо попадавших в Америку. Такоеукрашение по карману только крупному коллекционеру, и даже тот, кто владеет им,вынужден ждать, когда улягутся страсти, чтобы заявить о своем приобретенииоткрыто. Подобную драгоценность лучше всего хранить в тайне, даже сейф неявляется надежным укрытием.

Случись что-нибудь с этой вещицей во время моего пребыванияв доме… Да, все так просто, что можно не доводить мысль до конца. Когда в домегостит всемирно известный мошенник и из сейфа пропадает бесценное сокровище,тут уж любой сопоставит факты и сделает выводы. Письмо — это явная выдумка.Герман даже не позаботился, чтобы его инструкции относительно письма ДжорджаСмита выглядели хоть мало-мальски убедительно. В записке не говорилось, какфотографировать письмо — с одной стороны или с обеих, а имя было, совершенноочевидно, выдуманным. Меня не удивило бы, если бы в камере не оказалось линзы.

Да, этот Дон Дж. Герман мне уже порядком поднадоел. Я бы могпосмеяться над ним от души, если бы не видел его лица, когда с него слетеламаска и он предстал в своем истинном обличье. Сущий дьявол, а не человек.

Поздно вечером в воскресенье, между одиннадцатью идвенадцатью часами, мне надлежало увлечь Кемпера беседой. Я хорошо понимал, чтоэто означает. Бог ты мой, да десятилетний ребенок понял бы все.

В половине одиннадцатого вечера в воскресенье я прошмыгнул вкабинет, открыл сейф и достал украшение. Положив на его место копию, яотправился искать Кемпера.

С одиннадцати до двенадцати мы беседовали о собаках, Эленуже уехала.

В тот вечер Кемпер был не склонен вести беседу, он смотрелмне в глаза и слушал. Вот черт, он только слушал, и все! А я долго и нуднорассказывал ему что-то о психологии собак, и мне уже начало казаться, что ясхожу с ума. Наконец часы пробили полночь. Извинившись и стараясь придатьголосу заинтересованность, я спросил, не хочет ли он спать.

Он выглянул на улицу, потянулся, высоко подняв свои огромныеруки, и сказал, что хочет сначала пройтись по саду.

Я мысленно перекрестился и поспешил наверх. Влетев вкабинет, я открыл сейф — украшение исчезло. Вынув из кармана подлинник, яположил его на место и спустился вниз. Кемпера я нашел возле ограды.

— Кстати… Только простите, что спрашиваю, но есть ли увас в доме что-нибудь ценное на данный момент?

Он повернулся и пристально посмотрел на меня:

— Как же, есть, я хочу сказать — было, — произнесон, медленно растягивая слова, и прибавил: — Элен.

Я не знал, смеяться мне или изобразить серьезность.

Черт бы побрал это высшее общество с его манерами.

— Дело в том, что, когда я выглянул из окна спальни, тозаметил какого-то человека, он крался вдоль ограды, — сообщил я. —Так что если в доме есть что-нибудь ценное, вам лучше принять мерыбезопасности.

При свете звезд я видел, что на его суровом лице появиласьулыбка.

— Это был сторож, — коротко пояснил он.

Я стоял в нерешительности.

— Спокойной ночи, Дженкинс.

— Спокойной ночи, — ответил я и повернулся.

Войдя через переднюю дверь, я прошел через длинный холл ивышел в заднюю. К счастью, гараж был расположен неподалеку от дома. Спустившиськ нему по пандусу, я забрался в свою машину и завел двигатель.

Отъезжая, я заметил, что одно из мест, где обычно стоятмашины, пустует. Бобо лежал на полу машины, время от времени поскуливая врадостном предвкушении дальнейших событий. Он читал мои мысли лучше, чем любойпсихолог. Наверное, животные умеют настраиваться на нужную волну.

Я надеялся, что успею к Герману вовремя, хотя и не был вэтом уверен. Но должен же я использовать свой шанс! Я гнал машину каксумасшедший, пролетел на бешеной скорости три квартала и очутился передвысившимся в темноте большим домом. Выключив двигатель, я вышел из машины и,придерживая Бобо за холку, направился к ограде.

Бобо побежал вперед, работая носом и вглядываясь в ночныетени своими зоркими, как у совы, глазами. Несколько минут спустя он повернулсяко мне и, склонив голову набок, помахал хвостом, как бы говоря, что путьсвободен. Я подошел к окну, через которое уже забирался несколько ночей назад.

В кабинете Германа горел свет, и в тот момент, когда яочутился перед окном, что-то заставило его быстрыми шагами удалиться вприхожую.

Как и в прошлый раз, я перелез через подоконник, спряталсяза столом и принялся ждать.

Хлопнула входная дверь, потом послышались шаги и голосГермана, в котором слышались нотки разочарования:

— Ко мне должны прийти, так что, пожалуйста, покороче.

Это была Элен. Сейчас она выглядела на редкость красивой —яркие губы, сияющие глаза, длинные волосы, ниспадающие на плечи из-под полейшляпки.

— Мистер Герман, я выполнила свою часть сделки.

Остальное касается только вас и Дженкинса. Я хочу получитьрасписки.

Он кивнул.

Его толстые губы растянулись в слабой улыбке, и он подошел ксейфу. Снова я увидел, как он наклонился, отодвинул картину и набрал код.

Через минуту он вернулся к ней с бумагой:

— Вот, пожалуйста, моя дорогая.