Что ж, пусть тогда Дон Дж. Герман пеняет на себя, пустьсчитает, что наступил на гремучую змею.

Он первым пришел в себя и решил возобновить прерванный разговор:

— Итак, Дженкинс, обдумайте все хорошенько. Мой шоферотвезет вас обратно, дома вы сможете прочесть бумагу. Даю вам время до завтра,а завтра приходите сюда в девять вечера и дайте окончательный ответ. Если васне будет ровно в девять, я буду считать, что вы отвергли мое предложение. Выпонимаете, что это означает.

Я коротко кивнул, попрощался и вышел.

Он не учел только, что, если я соглашусь принять участие вего игре, подписанная бумага останется в моих руках, и я смогу использовать ее,если история выйдет наружу. Я понимал, он не настолько глуп, и за этим что-токроется. Либо он собирается убить меня, прежде чем я успею воспользоваться этойбумагой, либо… Ну да ладно, надо сначала подойти к реке, а уж потом думать, какчерез нее переправиться. Судя по ловушке с бриллиантами, он задумал неубийство, а что-то другое; что именно, мне предстояло узнать.

Шофер остановил машину на углу. Я усмехнулся. Герман ссамого начала боялся иметь со мной дело, раз передал мне записку с опытнымпреступником.

А теперь вот еще послал за мной собственного шофера.Интересно, кто из них подсунул мне бриллианты?

Войдя в квартиру, я приласкал Бобо, радостно бросившегосямне навстречу, надел тапочки и растянулся на диване. Потом не спеша развернулбумагу, которую дал мне Герман. Если бы в нее был заложен динамит, я бы неудивился:

«Тому, кого это может интересовать.

Констатирую, что я нанял известного мошенника Эда Дженкинсадля того, чтобы он проник в дом Лоринга Кемпера, вскрыл сейф и выполнилполученные от меня инструкции.

(Подпись) Дон Дж. Герман».

Бумага была написана уверенным отчетливым почерком, краснымичернилами и заканчивалась размашистой подписью с росчерком в конце. Да, воттакую бумагу мне собственноручно вручил Дон Дж. Герман. Я улыбнулся, встал,надел пижаму, взял книгу и лег в постель.

На следующее утро чуть позже десяти часов я пришел вгородское управление по делам округа и запросил регистрационную карточку однойособы, проживающей в этом городе.

Вскоре мне предоставили необходимую информацию.

Уединившись, я просмотрел ящичек с карточками и нашел ту,что была заполнена Доном Дж. Германом. В карточке был указан его возраст —сорок восемь лет, а также его принадлежность к республиканской партии.

Была там и его личная подпись — размашистая, с росчерком вконце.

Я вынул из кармана полученную накануне бумагу и сравнилпочерк и подпись. Я оказался прав — между почерком на бумаге и на учетнойкарточке не было ничего общего.

Ну что ж, приблизительно этого я и ожидал. Должно быть, онсобирался избавиться от меня, прежде чем я успею воспользоваться этой бумагой.Неужели он думал, что я поверю, будто это его почерк, только потому, чтополучил бумагу непосредственно из его рук? Это был психологический трюк.

Разгадав его замысел, я соображал, как поступить — нанестиему удар незамедлительно или сделать вид, что попался в мышеловку, и придуматьспособ выскользнуть из нее, прихватив с собой наживку и подстроив все такимобразом, чтобы мышеловка захлопнулась в тот момент, когда Герман сунет в нееруку.

Дома я раскрыл утреннюю газету и задумался. Мне порядкомподнадоело вечно скрываться и все время быть начеку. Пора бы уже зажитьспокойной жизнью, когда можно прийти в городской парк, усесться на скамейке ине спеша разобраться в своих мыслях. Как мне недоставало уютной квартирки, гдебы я мог чувствовать себя как дома и безмятежно валяться на диване с газетой вруках и верным псом, лежащим у моих ног.

Да, я действительно порядком устал и чуточку ослабил хватку,хотя знал, что всегда могу наверстать упущенное, — те ошибки, которые янаворотил когда-то, теперешний Эд Дженкинс уже ни за что не повторит. В какиенеприятные ситуации я только не попадал! Но это в прошлом.

Мои размышления прервал тихий стук в дверь. Бобо сделалстойку, потянул носом, вопросительно посмотрел на меня, но не оскалился.

Я открыл дверь.

На пороге стояла девушка в низко надвинутой шляпке с узкимиполями, из-под которых выбивалось несколько вьющихся прядей, большие глазанастороженно смотрели на меня.

Я поклонился:

— Пожалуйста, проходите, мадам. Чем могу быть полезен?

Это была Элен Чэдвик, однако я не подал вида, что узнал ее.

Пока я закрывал дверь, она подошла к Бобо и протянула к немусвою тонкую изящную ручку, так что ее пальцы оказались перед самым носом пса. Ипрежде чем я успел предостеречь ее, она, пожав плечиком, положила руку собакена голову. Если на свете и существует пес-однолюб, то это, несомненно, мойБобо, поэтому я затаил дыхание в ожидании маленькой драмы, лихорадочно пытаясьвспомнить, есть ли у меня бинты и йод под рукой.

Но я ошибся. Бобо с минуту стоял неподвижно, потомповернулся и вопросительно посмотрел на меня, при этом рука девушки продолжалалежать на его голове. Чувствовалось, что наша гостья хорошо знает собак.

Заметив выражение испуга на моем лице, она сказала:

— О, не беспокоитесь, мистер Дженкинс. Все в порядке.Можно подружиться с любой собакой, если перед тем, как погладить ее, дашь ейпонюхать кончики пальцев. Собаки все воспринимают на нюх, и им не нравится,когда кто-нибудь незнакомый лезет к ним.

Впрочем, то же самое можно отнести и к людям. Стоит имубедиться, что вы их друг, и тогда совсем другое дело. По запаху рук собакаможет даже читать ваши мысли. Правда, песик?

Я предложил ей сесть:

— Как его зовут?

— Бобо.

Она рассмеялась низким серебристым смехом:

— Какое славное имя! Ты хороший пес, Бобо.

С этими словами она ласково похлопала его по голове, в ответон вильнул хвостом. Потом она опустилась на стул, а Бобо уселся возле меня,глядя на девушку.

Она вздохнула, откинулась на спинку стула, положила ногу наногу и, глядя из-под полей шляпки, после недолгого колебания произнесла:

— Меня зовут Элен Чэдвик.

Я встал и поклонился:

— А вы, мисс Чэдвик, похоже, уже знаете мое имя. ЭдДженкинс всегда к вашим услугам. Буду рад помочь вам.

Чем могу быть полезен?

Она смотрела на меня с минуту, потом улыбнулась:

— Если вы действительно хотите помочь мне, то должнысегодня же жениться на мне.

Ох уж эти мне девицы! Никогда не знаешь, чего от нихожидать. Я-то думал, здесь будет море слез, истерики, протесты и заверения, чтоникогда в жизни она не уступит требованиям Германа, думал, она будет просить уменя совета, как заставить Германа оставить ее в покое, и все такое прочее. Ивот она сидит передо мною, и, когда я, отдавая дань вежливости, задаю ейвопрос: