И вот, волею Судьбы, мне выпала поистине уникальная возможность стать практически непосредственной свидетельницей правдивой истории их жизни; при этом я могу гордиться тем, что узнала ее не из каких-то дешевых литературных источников, а из собственных уст тех скромных и, казалось бы, неприметных женщин, которым посчастливилось общаться с ее героями.

Милейшие, чуткие старушки отнеслись к своим нехитрым обязанностям рассказчиц со всей надлежащей добросовестностью. Для наиболее полного и весомого подкрепления сообщенных в устной форме сведений любезная Марта соблаговолила предоставить моему вниманию свои регулярные дневниковые записи, которые она делала в редкие часы досуга, фиксируя на бумаге в малейших деталях все яркие происшествия, случавшиеся в семье ее хозяев. Кроме того, мои заботливые благодетельницы постарались удовлетворить мое возбужденное любопытство, тайком от нового владельца моей нынешней обители показав мне дневники и найденные в доме письма всех знаменитых дочерей и единственного сына покойного хозяина. В том числе и те бесценные послания, которые, в соответствии с распоряжением достопочтенного главы семейства, по мельчайшим крупицам были собраны у друзей и знакомых семьи. Означенные документы явились непосредственным и совершенно точным подтверждением слов добрых старушек. Эти свидетельства неопровержимы.

Из дневниковых записей старшей дочери умершего господина и супруги нового владельца этого мрачного жилища узнала я, кстати, и страшную тайну той знатной дамы, что соизволила обосноваться в этих суровых краях. Тайна, о которой даже Эмма и Марта могли лишь подозревать, случайно открылась мне во всех своих ужасающих подробностях. Теперь мне стали понятны непостижимые дотоле странности поведения этой несчастной многострадальной женщины, и я охотно извиняю ей ее проступки.

Помимо увлекательного пересказа предсмертной исповеди достопочтенного мистера Патрика мне стали известны также все тайные сведения, сообщенные Марте его дочерьми; ведь эта милая, приветливая служанка присутствовала возле смертного одра практически всех своих покойных хозяек (за исключением младшей, умершей в Скарборо).

История этого семейства с самого начала мнилась мне чем-то загадочным и непостижимым, а с некоторых пор (точнее — с того момента, как я узнала ее досконально) она представляется мне поистине мистической.

Я и по сей день нисколько не сомневаюсь в том, что полученные мною сведения, хотя бы они и были весьма богатыми, все же ни на йоту не приблизили меня к разгадке невообразимых таинств этой семьи. Однако, узнав внешние факты означенной невероятной эпопеи, я совершенно неожиданно для себя самой сразу же ощутила в себе странную перемену: будто бы внезапный резкий толчок откуда-то изнутри в единый миг потряс, перевернул, пробудил к новой деятельной жизни мое дотоле дремавшее в унылом забытьи сознание. Все мои издавна сложившиеся и устоявшиеся обыденные понятия, представления о жизни, словно легким небрежным махом, мгновенно стерлись из моей памяти и растворились в небытии.

Во мне возникла отчаянная естественная потребность узнать саму себя заново, и во имя этой, быть может, эгоистичной, однако же попросту насущной цели мне теперь совершенно необходимо зафиксировать на бумаге те сведения, какие я получила, чтобы иметь возможность провести их как бы сквозь призму своего сознания. Я убеждена, что только этот неоднократно проверенный целыми поколениями людей, надежный способ в состоянии помочь мне вникнуть в сущностный смысл всего того, что мне довелось услышать. Тем самым я уповаю вернуть свое привычное состояние: ясность ума и относительное спокойствие духа. Если в этом своем предприятии я потерплю поражение, мне уже ничто не поможет.

Для того чтобы вернее достичь этой своей цели, я прибегаю к наипростейшей форме художественного повествования. Несмотря ни на что, я все же надеюсь, что избранный мною способ окажется действенным даже в столь необычном случае, как мой. Со своей стороны я, разумеется, сделаю все, что от меня зависит, чтобы это было так. Напоследок могу сказать только одно: да поможет мне Господь!

1820.

— Какая красота! Что скажешь, Мария? Не правда ли, прелестное место! — с нескрываемым восхищением воскликнул Патрик Бронте, скромный пастор, недавно получивший свой собственный приход и прибывший со своим семейством на новое место жительства.

Селение под названием Гаворт, открывшееся взорам путников во всей своей первозданной красе, гордо возвышалось на обрывистом холме и, казалось, презренно взирало со своего почетного пьедестала на весь окружающий мир. Вершину Гаворта венчала ветхая церковь, судя по старинной отделке, представлявшая собой сооружение XV века. Здесь-то и предстояло теперь нести свою службу преподобному Патрику Бронте.

По всей округе селения громоздилась бесконечная гряда кряжистых холмов, удивительно похожих друг на друга. На их могучих хребтах темнели едва уловимые взорам путников пятна торфяников.

— Здесь как-то слишком пустынно и дико! — с видимым сожалением возразила жена пастора. Ее изрядно утомляли бесконечные переезды с места на место. Со времени своей свадьбы супругам Бронте пришлось уже несколько раз сменить жилье в поисках стабильного заработка служителя церкви.

— Ты права, Мария, — воодушевленно произнес достопочтенный Патрик Бронте. — Пустынно и дико! Именно так! А еще — просторно и нелюдимо! Это и есть самая настоящая свобода, о которой мы с тобой так мечтали!

Селение Гаворт располагалось в четырех милях от города Кейлей — крупного промышленного центра, славившегося своими шерстяными и суконными фабриками. Впрочем, сие производство занимало почти все население этой части графства Йоркшир, составляя его основную гордость.

В пути дети Патрика и Марии Бронте то и дело высовывались из окон экипажа и с любопытством взирали на огромные ряды тянувшихся вдоль дороги фабричных зданий, увенчанных широкими пыхтящими трубами, из которых обильно валили и поднимались высоко в небо густые клубы сизого дыма.

По мере того как экипаж приближался к Гаворту, взорам путешественников представлялись новые картины: шумное оживление города постепенно сменялось безлюдным унынием деревни: изобилие каменных построек, щедро насыщавших Кейлей, с каждым мгновением редело, веселая, кипучая деятельность фабричных предприятий оставляла лишь тень воспоминания. Снег в этих местах уже стаял; вниз по дороге бежали весенние струйки воды. Кое-где виднелись голые кусты. Их число, впрочем, уменьшалось с такой же стремительной быстротой, как и количество каменных сооружений.

Мистер Бронте еще раз окинул взором суровые и безлюдные просторы Гаворта, ощутив прилив ликующего восторга, и с гордостью указал супруге, детям и их верной служанке Марте на место их будущего пристанища.

Унылый, мрачный вид пастората — небольшого двухэтажного здания, выстроенного из серого камня, крытого черепицей — производил поистине удручающее впечатление. Миссис Бронте медленно и неуверенно двинулась вперед по небольшой одинокой тропинке; взгляд ее тревожно бродил вокруг, стараясь найти нечто, хоть немного близкое и утешительное для ее сердца, но эти усилия оказались тщетными: на глаза попадались лишь голые деревья и кусты, скудно насаженные вдоль высокой каменной ограды.