Тем вечером он работал допоздна. Спадон доложил Мэру, что свет в кабинете горел до двух часов.

– Я чуть не околел от холода, стоя в переулке.

– Тебе за это платят.

– Ей-богу, вы толкаете меня на грех.

– Сочти свой грех разновидностью рыбалки[13]. Это тебя больше устроит?

Спадон замолчал, пытаясь осмыслить сказанное. Остальные тоже никак это не прокомментировали. Дело происходило в субботу рано утром, в семь часов. Мэр созвал в квартире Доктора небольшое собрание, пригласив на него Старуху, Кюре, Америку и Спадона. Все они явились и сидели в приемной. Вскоре к ним присоединился Доктор с подносом, на котором стояли чашки с кофе. Он, как всегда, улыбался, ибо не изменял своей улыбке, даже если сообщал о неизлечимой болезни или скором конце больному. Улыбка была его маской, и никто не знал, что за ней скрывается.

– Итак, друзья, – начал Мэр, поморщившись, поскольку залпом осушил чашку слишком горячего кофе, едва не бросив ее потом на поднос, – я позвал вас сюда, так как нуждаюсь в вашей помощи. Нуждаюсь в вас, чтобы кое-что понять.

После этого вступления и с прежней гримасой на лице, то ли от слишком горячего и крепкого кофе, то ли от произнесенных им слов, Мэр в деталях описал все предпринятое Учителем за последние три недели. Порой он останавливался на всем известных фактах или же говорил о том, что знали только избранные, те, кто ему о них докладывал. Закончил он событиями вчерашнего дня: выброшенным на пляж манекеном и писаниной Учителя, а также его интенсивной ночной работой. Спадон громко зевнул, словно подтверждая его слова.

– Такие, значит, дела, – заключил Мэр, сжав кулаки и ударив себя по тощим ляжкам.

Воцарилось молчание. Приемная наполнилась слегка тошнотворным запахом выпитого кофе и несвежего дыхания.

– Ты сказал, что нуждаешься в нас, чтобы кое-что понять, но ты лжешь.

Эти слова, произнесенные низким скрипучим голосом, принадлежали Старухе. Все присутствующие, за исключением Кюре, в раннем возрасте отправленного на материк в приходскую школу, в детстве, заслышав его, трепетали от ужаса.

– Ты хитер, – продолжила она. – И всегда таким был. Ты позвал нас не для того, чтобы понять, а чтобы переложить.

– Переложить? Что переложить? – Мэр изобразил удивление.

– Часть своего груза. И мы тебе нужны не для понимания, а чтобы взять на плечи часть этого груза. Ты просто хочешь облегчить свою ношу.

Спадон и Америка обменялись недоуменными взглядами. Все это было им не по мозгам. Чистой воды философия, от которой башка трещит сильнее, чем от любого запоя. Доктор, улыбаясь, смаковал кофе. Кюре рассматривал потолок, будто вовсе не имел отношения к происходящему.

– Вы несете чушь! – отрезал Мэр.

– Да брось! Ты отлично понял, что я имею в виду. Не хочешь все брать на себя. Предпочитаешь круговую поруку, чтобы утянуть нас за собой. Говоря обо всем, что тебе известно, делаешь нас своими сообщниками.

– В том, что я знаю, нет преступления!

– Верно. Но зато есть три трупа.

В этот момент в приемной послышался шум, доносившийся откуда-то издалека, точно к ним медленно, но неуклонно приближался поезд. Грохот нарастал с каждой секундой, проникая сквозь стены, просачиваясь из-под пола, застревая в ножках стула и поднимаясь выше, к телам сидящих людей, и сообщая им уже хорошо ощутимую вибрацию. Через мгновение запрыгали чашки, стоявшие на подносе, да и сам поднос затрясся, будто дух его бывшего покойного владельца старался завладеть им и отнести обратно на кухню. Кюре перекрестился и принялся бормотать молитву. Остальные не выразили ни страха, ни изумления. Все ждали, что произойдет дальше. Шум продолжился еще секунд десять, а потом так же внезапно исчез.

Бро вернулся в сонное состояние.

– Давненько этого не случалось! – сказал Америка, тяготившийся молчанием больше, чем землетрясением.

– Ровно год, два месяца и три дня, – уточнил Доктор, который тщательно вел дневник деятельности вулкана, для себя, без какой-либо выгоды или чьего-то поручения. Затем без всякого перехода подхватил тему прерванного разговора:

– Нашему Учителю не откажешь в серьезности и упорстве. Он человек образованный, и вполне естественно, что он стремится воспользоваться своим знанием, чтобы рассеять мрак неизвестности. И то, что Учитель хочет понять, каким образом тела этих троих оказались на нашем острове, – его законное право как гражданина. Неприятности могут начаться, если ему придет в голову поделиться с кем-нибудь своими открытиями, изложить их в письменном виде, сунуть в конверт и отправить по почте.

– Кому? – оборвал его Мэр.

– Посторонним людям.

– Да зачем ему это делать? – не выдержал Спадон, которого уже тошнило от этого утреннего разговора в приемной врача, бывшей для него самым неприятным местом, связанным с ранами или недугами.

– Из тщеславия, например, – произнес Кюре.

– От гордыни, – сказала Старуха.

– По глупости, – проговорил Мэр.

– Или по наивности, – заключил Доктор.

И только Америка промолчал. Спадон повернулся к нему в ожидании завершающего слова, но его не раздалось. Америка просто развел руками, показав пустые ладони и демонстрируя свою беспомощность. Спадон оглядел эти ладони, испещренные линиями с въевшимися в них цементом и грязью. Он вспомнил, что некоторые прорицатели могли угадывать по ним будущее человека. Когда-то он и сам пытался в них что-то рассмотреть, но не увидел ничего, кроме черточек, трещинок, штришков, геометрических фигур, наложенных одна на другую. Хаос. Путаница. Полная бессмыслица.

Вскоре они расстались, ни о чем не договорившись и ничего не решив. Да и что, собственно, они могли решить? Да, вряд ли Старуха ошибалась, когда спорила с Мэром насчет цели этого собрания. Единственное, чего он хотел, – это дать им понять, что все они скованы одной цепью. И хотя в то утро, когда произошло это зловещее событие, они разошлись в разные стороны, приплывшие мертвецы связали их морским узлом. И никто не собирался нести груз в одиночку. Всем надлежало разделить это бремя.

XII

В тот же день, ближе к полудню, в порт вошел паром, как всегда дав три гудка при подходе к причалу.

Пассажиров оказалось мало: возвращались несколько местных жителей, отправившихся на материк, чтобы уладить кое-какие дела. Например, Пилюля, аптекарь с желтушным лицом, страдавший врожденной косолапостью, каждую неделю привозивший Доктору заказанные им медикаменты. Еще две пожилые женщины – все называли их Сестрами, хотя неизвестно, соответствовало ли это действительности, – которые каждый год навещали одну из своих кузин и оставались на острове до Рождества. Среди пассажиров находился и незнакомец средних лет: ни молодой, ни старый, ни высокий, ни маленький, ни худой, ни толстый, казавшийся идеальным воплощением банальности. Это был один из тех людей, кого никогда и никто не замечает, о ком всегда забывают официанты, несмотря на их настойчиво поднятые пальцы, чье существование абсолютно не воспринимается женщинами, даже если те оказываются прижатыми к ним вплотную.