Несмотря на утреннюю прохладу, все подошли к первому из трех кратеров, обливаясь потом. Улыбка Доктора вновь обернулась гримасой, а краска с усов начала стекать на губы. Остальные отряхивали пыль с одежды, пытаясь отдышаться и бросая время от времени боязливые взгляды на отверстие. Голубой тент продолжал истекать водой, собравшейся в складках полиэтилена, и на землю пролились слезы, мгновенно и жадно ею выпитые. Люди старались не смотреть на трупы, превратившиеся в сплошную массу из трех слитых воедино тел, в которой уже было меньше человеческого и больше чудовищного, но в самой этой чудовищности, как ни парадоксально, заключалось нечто умиротворяющее, словно речь шла об огромной скульптуре.

Мэр и Учитель отправились обследовать два других кратера, отстоявших от первого на сотню метров. Остальные без церемоний уселись на землю. Никто не разговаривал. Некоторые закурили. Кюре достал из карманов сутаны молитвенник и сто́лу[9]. Оттуда же вырвались несколько пчел и принялись кружить у головы хозяина, выписывая жужжащий ореол своей признательности.

Разведчики вернулись: Мэр объявил, что отверстие, расположенное выше остальных, очевидно, и есть главный кратер, самый глубокий: ни он сам, ни Учитель не услышали стука камней, которые они туда бросили. В маленькой группе послышался ропот, ведь каждый надеялся, что выше поднимать груз уже не придется, но нужно было на что-то решаться, и процессия снова двинулась в путь, только на этот раз ее возглавлял клирик со своими пчелами, будто с этого момента операция приобрела характер священнодействия.

Когда группа добралась до кратера, не превышавшего в диаметре двух метров, каждый захотел в него заглянуть и убедиться, что там ничего не видно, что оттуда не поднимается шум, а лишь доносится слабый затхлый запах, точно от щепоти отсыревшего табака, застрявшего в чубуке трубки. Свет вдруг померк, словно день отказался рождаться, и солнце вновь растворилось в море, покрытом тяжелой темно-серой пеленой. Заметно похолодало. От пота, выступившего на лбах и в подмышках, людей стала пробирать дрожь. Стоило покончить с непростым делом как можно скорее, иначе, оставаясь здесь, можно было подхватить простуду и приманить к себе смерть.

Спадон вместе с Учителем подтащили груз к краю пропасти. Все встали полукругом. Кюре осенил крестом тент, на который Спадон взирал с печалью – превосходный, еще совсем новый, способный прослужить долгие годы. Об этом и говорил требовавший возмещения расходов Америка, которому Мэр велел «закрыть пасть» и пообещал заплатить за этот дерьмовый тент из своего кармана, если понадобится, после чего Америка действительно заткнулся, пристыженный, но затаивший обиду. И Спадон, который терпеть не мог, когда даром разбазаривали добро, подумал, что у трех трупов не было никакой нужды в этом тенте для их последнего путешествия, и не являлось ли дополнительным грехом то, что вещь, настолько полезная для живых, отдавалась мертвецам без всякой надобности.

Кюре прочел молитву, кое-как, комкая и пропуская слова. Все дружно перекрестились. Пчелы тоже, кажется, прониклись важностью момента, собрались вместе и летали молча. Потом священник вновь благословил голубой тент, откуда вода уже хлестала фонтаном. Оставалось только сбросить его вниз. Сия печальная участь выпала Спадону, понукаемому Мэром. Доктор, который наконец-то отдышался, с приклеенной к губам первой за это утро сигарой, сделал символический жест рукой. Правда, понадобилась помощь Учителя: нужно было толкнуть посильнее, так как тяжелый груз цеплялся за неровности почвы. Но три мертвеца, пришедшие неизвестно откуда, никак не желали расставаться со своим новым окружением. Так что пришлось навалиться всем миром и толкать по команде Мэра: «Раз, два, три!»

И лишь тогда голубой тент наконец полетел в отверстие, сопровождаемый шелестом шелка и пчелами, бросившимися вслед за ним и обрекающими на одиночество и священника, и остальных. Все дружно наклонились над краем бездны, стоя бок о бок, задыхаясь и пытливо вглядываясь во мрак. Каждый прислушивался, но внутри царила мертвая тишина. Можно было поверить, что три трупа канули в вечность, и им не грозило ни наткнуться на трещину наклонной стенки канала или выступающую часть породы, ни даже удариться о дно пропасти. Можно было поверить и в то, что эти люди никогда не существовали. Просто дурной сон в неуютной пустоте плохо проведенной ночи, когда слишком много выпито и съедено мяса с подливой, вот и привиделись эти фантастические, зловещие образы. Можно было поверить в тысячу разных вещей, которые позволяли забыть все и жить дальше.

IX

Жизнь действительно вернулась в привычное русло, и, надо сказать, каждый исполнял роль в этой человеческой комедии без малейшей фальшивой ноты. Иными словами, все продолжали проигрывать сцены и акты своей обыденной жизни, как делали это всегда: Старуха выгуливала собаку в тот же час и там же, пересекая пляж, усеянный черной галькой, как она пересекала его годами, не проявляя признаков беспокойства, когда ей приходилось проходить мимо места, куда море выбросило тела утопленников. Собака вела себя как собака: забегала вперед Старухи или трусила следом, гоняясь за чайками и наскакивая на волны прибоя, лаяла без причины и покорно смолкала, когда хозяйка призывала ее к порядку. Америка занимался своими виноградниками и порой строительными работами.

Приближалось время тунеллы[10] – большой охоты на тунца в прибрежных водах острова, и все рыбаки, а Спадон – не исключение, заканчивали подготовку сетей, надраивали корпуса и палубы лодок, запасались горючим на время кампании, прибыль от которой составляла три четверти годового дохода. Кюре был озабочен подготовкой пасеки к зимовке и продолжал богослужение в церкви для какой-нибудь тройки наиболее истовых прихожан да дюжины пчел, которых, похоже, опьянял запах ладана, отчего они приходили в неистовство, и жужжание их становилось нестерпимым. Все послеобеденное время священник проводил в портовом кафе, сидя в глубине зала на своем излюбленном месте, где предавался чтению молитвенника, пособия пчеловода и спортивных газет, особенно интересуясь результатами соревнований по женским прыжкам в высоту. К этому виду спорта Кюре питал неиссякаемую страсть и нередко пытался убеждать кого-нибудь из своей паствы, что грациозный полет молодых спортсменок – современный символ Успения Пресвятой Богородицы[11] и что Господь создал прыжки в высоту, дабы грешницы и грешники смогли к Нему приблизиться.

Мэр с Доктором встречались каждый вечер то у одного, то у другого, просматривая и обсуждая собранные в толстое досье материалы, касавшиеся проекта талассоцентра. Окончательное решение оставалось за консорциумом, которое тот должен был принять в начале января, направив на остров полномочную делегацию. Мэр собирался встретить ее наилучшим образом, а чтобы развеять последние сомнения инвесторов, стоило запастись весомыми аргументами.