– Весь офис разгромлен. Мой комп разворочен. Нужно будет связаться с компьютерщиком, чтоб посмотрел, можно ли его восстановить.

Начинаю говорить «боже, Пол…», но он меня обрывает:

– У меня есть резервные копии, но это, конечно, жесть…

– Что с остальными компами?

– Выглядят нетронутыми, но на всякий случай и их проверят. – Почти вижу, как он сжимает пальцами переносицу. – Самое плохое, что не понять, залезли напакостить от нечего делать или конкретно мне и журналу. Теперь это до смерти будет меня изводить. Возможно, в этом и цель? Но больше ни к кому на этой улице не забрались.

– Ты реально подозреваешь студентиков?

– Не знаю. Слушай, а ты вчера на меня сильно разозлилась?

– Ты, блин, серьезно?

– Расслабься. Шучу. Но помни, я всегда вижу, когда ты злишься на меня.

– Как сейчас? Я заперла дверь, Пол! Господи.

– Да, – вздыхает он, – знаю, что заперла. Если у тебя есть мысли по поводу того, кто это сделал, то поделись ими со мной, Денэм, потому что у меня мысли только о том, как этот долбаный бардак ликвидировать.

Я колеблюсь. Нет нужды гадать, какая реакция будет у Пола, узнай он, что я за его спиной стала копать под «Единство» или что Лев Уоррен с Кейси Байерс теперь верят, будто «СВО», как и я, горит желанием спалить их дотла. Или думают, что я владею информацией о смерти Джереми, которой не обладают они.

А может, взлом является следствием и первого, и второго, и третьего, поэтому я ничего Полу не говорю.

– Я выйду тут.

Отрываю взгляд от мобильного: карта указывает, что я на месте. Взгляд в окно подтверждает это.

Таксист смотрит на дорогу.

– Уверены? Далеко же идти.

Я достаю из кармана деньги за поездку и отдаю их таксисту. Он берет их, нахмурившись.

– Я могу подвезти вас ближе.

– Спасибо, не надо.

Выхожу из машины. С неба медленно летят большие пушистые снежинки. Сунув руки в карманы, иду по неасфальтированной дороге. Такси выезжает на главную дорогу и, шурша шинами, уносится прочь. Я остаюсь одна.

Без возбужденной толпы, припаркованных поблизости как попало автомобилей и раскинувшегося возле сарая огромного шатра ферма Гарреттов выглядит иначе. Однако в воздухе до сих пор ощущается отголосок бурлившей тут раньше энергии, словно все здесь только и ждет своего следующего священного мгновения.

Мерзлая земля под ногами тверда. Холод пробирает до костей, которые и так дают о себе знать в плохую погоду. Сросшиеся косточки сильно ноют, точно больной зуб в десне со свищом. Пэтти сильно превосходила меня годами, но мое тело было настолько потрепано, настолько слабо, что из нас двоих именно я ощущала себя старухой. Ссутулившись, тяжело пробираюсь вперед, пытаясь игнорировать тот факт, что внутри все бунтует. Дом стоит в самом дальнем конце фермы, и, когда я добираюсь до него, кончики пальцев у меня уже синие от холода.

Двухэтажное здание с белой обшивкой и свинцово-синими акцентами выглядит тоскливо и навевает ностальгию по прошлому. В нем прожило немало поколений. Дом хорошо сохранился, но местами достаточно обветшал, чтобы выглядеть скромно или создавать иллюзию смиренности. В конце концов, Иисус родился в хлеву. На крыльце дряхлая сетчатая дверь, за которой находится крепкая деревянная. На террасе, под панорамным окном с задернутыми занавесками, стоит ветхое плетеное кресло.

К крыльцу ведет узкая дорожка из плоских, вдавленных в землю камней. Я ступаю на первый из них, когда медленно и с трудом открывается крепкая дверь – за нее держатся крохотные ладошки. Сетчатая дверь дается этим ручонкам гораздо легче: она распахивается, протестующе скрипнув. Из дома выбегает маленькая девочка и сразу же исчезает на заднем дворе. Меня она не замечает. Сознание отражает появление малышки только после ее ухода, и я прокручиваю произошедшее в голове, отмечая детали: девочка еще совсем кроха, каштановые волосы стянуты в небрежный хвостик, желтый пуховик, яркие розовые сапожки. Секунда – и ее уже нет. Интересно, это было что-то вроде побега? Может, следует пойти за мелькнувшей девчушкой?..

Малышка оставила деревянную дверь открытой, и за сетчатой дверью зияет черная дыра. Я иду по каменной дорожке, не отрывая взгляда от этой тьмы, пока к ней не привыкают глаза. В тенях видны очертания фигуры, не выходящей на свет – наблюдающей за мной. Застыв, оглядываюсь. Ладони подрагивают, затылок покалывает, все мое существо реагирует на вопрос, который разум боится задать. Я судорожно сглатываю. Откажется ли Би от меня сейчас, здесь?

Когда сетчатая дверь открывается, у меня перехватывает дыхание.

Но это не Би.

Это Фостер. Он выходит на крыльцо и рассматривает меня так же внимательно, как и я его. На нем поношенные джинсы и клетчатая зимняя куртка. В таком одеянии он не похож на охранника, но выглядит очень даже солидно.

– Тебе не следовало приходить, – говорит он.

– А вам не следовало вламываться в мой офис.

От неожиданности Фостер, уже направившийся ко мне, останавливается. Но лишь на миг. Мы с ним совершенно одни на большом открытом пространстве. Меня бьет дрожь. Ярость, приведшая меня сюда, стихает. В голове всплывает вопрос, заданный мной Дане на проповеди: «Фостер с Амалией вооружены?»

– Кейси сказала, Проекту нечего скрывать, – напоминаю я. Мой голос дрогнул при приближении Фостера.

– Нечего.

Я вздергиваю подбородок.

– А ведете себя так, будто есть что.

Фостер останавливается передо мной, и я делаю шаг к нему, сокращая разделяющее нас расстояние, бросая ему вызов всем своим телом, говоря им: «Я не боюсь тебя», – хотя это не так.

– Я хочу поговорить с Би.

– Разворачивайся, – отвечает Фостер, – и возвращайся к своей жизни.

– Нет.

– Проваливай отсюда и оставь нас в покое.

– Где, мать твою, моя сестра?

– Уходи, пока чего не случилось.

Пульс молотом стучит в висках: от его угрозы и моего упрямого нежелания внять ей.

От того, как он смотрит на меня.

От того, что сетчатая дверь дома медленно открывается и раздается мягкий незнакомый голос…

Он произносит мое имя.

Он снится Би.

Снится в снах, в которых не следовало бы видеть мужчину, настолько близкого к Богу. Во всяком случае так кажется Би, когда она просыпается по утрам, натянутая, как стрела, учащенно дыша. Он звонит ей поздно вечером, когда она лежит одна в своей постели, в пустующем доме, – всегда звонит и никогда не пишет сообщения, чтобы узнать, как она. Ее разбитое сердце взывало к нему в больнице и взывает сейчас, но уже без отчаяния: у Бога всегда найдется для нее время.