– Я не держу твою сестру насильно, и Проект никогда не являлся для нее тюрьмой. Тебе легче видеть во мне врага, чем принять тот факт, что твоя сестра выбрала путь, на котором нет тебя. – Он умолкает. – Глория!

Я открываю глаза.

– Ты располагаешь моим временем, – повторяет Лев, – и моим вниманием.

– Кейси сказала, что если я попытаюсь изобличить вас, то ничего не добьюсь.

– Она права. Нам нечего скрывать.

– Тогда зачем вы вломились в офис «СВО»?

Лев хмурится.

– Прошу прощения?

– Не делай вид, будто ты не в курсе.

– Но я действительно не в курсе.

– Члены Проекта вчера вечером влезли в офис журнала и разгромили его, потому я здесь. Отзови своих чертовых псов.

– У тебя есть доказательства?

– А кому еще это нужно?

– Почему ты так уверена в том, что это сделали мы?

Я открываю рот и снова его закрываю.

Лев, повернувшись к раковине, закатывает рукава повыше. Включает воду и берет из груды грязной посуды тарелку. Весьма странно видеть его за таким банальным занятием, как мытье посуды. Так, мне нужно все-таки решить для себя: или он обычный мужчина, и подобное не должно меня удивлять; или он необычный мужчина и подобным унижает себя. Он обычный мужчина. Обычный. Мужчина. Глядя в окно, Лев моет тарелку, споласкивает ее и аккуратно ставит на сушилку. На улице уже не видно ни Фостера, ни малышки.

– У «Единства» много врагов, но мы никому не враги, – говорит он. – И я с самого начала знал, что наша сила – в крепкой вере, а нашей линией обороны станут дела, которые будут говорить сами за себя. Наша миссия не в том, чтобы заставить замолчать недоброжелателей, а в том, чтобы наши дела заявляли о себе громче них. «СВО» свободен писать что угодно, и мы не будем ему мешать. Мы просто продолжим делать свою работу. – Он поворачивается лицом ко мне. – Надеюсь, такой уважаемый и приверженный истине журналист, как Пол Тиндейл, приложит все усилия, чтобы любая написанная им о нас история была достоверной. Но, как бы то ни было, мы не вламывались в ваш офис. Подобное действо противоречит всему, за что мы ратуем.

– Я тебе не верю.

– Твое право.

– Что вы сделали с Джереми?..

– Будь поконкретнее, если хочешь поговорить о Джереми.

– Вы изолировали его. Держали в заложниках, как и Би. Не позволяли общаться с отцом.

– Мы не запрещали ему общаться с отцом.

– Артур считает по-другому.

– В таком случае Артур еще не готов принять правду относительно себя. За все годы мы стали надежным убежищем для тех, кто жаждет начать жить заново, для кого спасение – жизнь с чистого листа, во всех смыслах и аспектах. Мы никого не вынуждаем оставить позади то, с чем они сами не желают расстаться. Джереми не хотел общаться с отцом, и мы уважали его желание. Мы не вмешивались. Если бы он решил возобновить общение с Артуром, мы приняли бы это. Его я тоже не удерживал насильно. – Лев подходит ко мне. – Однако знаю, что мои слова тебя не убедят.

Я на секунду зажмуриваюсь, пытаясь взять контроль над ситуацией.

– Я видела, как погиб Джереми.

– Кейси сказала.

– Потому знаю: в его смерти виноваты вы.

По лицу Льва проходит тень.

– Что бы ты чувствовала, – тихо спрашивает он, – если бы верила во что-то, жила в соответствии со своей верой, следовала постулатам этой веры, а кто-то извратил бы ее из простого нежелания принять или понять?

Он дает мне время на ответ, но я молчу.

– Джереми проделал прекрасную работу, – продолжает Лев, рассеянно поглаживая пальцем кулон на своей шее. – Участвовал в нескольких программах помощи нуждающимся. Был одним из ведущих членов в воспитательной программе для молодежи. Он любил нас, и мы любили его. Отрицать его независимость, обесценивать его жизненный труд, отвергать его веру, чтобы сделать из него мою жертву или жертву Проекта, с единственной целью – излить свою ненависть к нам и злость на сестру – ужасно и низко.

Я так сильно закусываю щеку изнутри, что зубы прокусывают кожу и рот заполняет отвратительный медный привкус.

– Если кто-то и мог спасти Джереми, то разве не ты?

– Нет. Потому что я не Бог. Я лишь человек.

Лев приближается, занимая собой все поле зрения, вынуждая смотреть ему в глаза. Мое тело мгновенно реагирует на его близость: во рту пересыхает, губы и кончики пальцев немеют. Сердце сжимают тиски, и оно лихорадочно колотится в них.

– Скажи, что тебе нужно от нас.

– Мне нужна правда.

– Я открываю тебе правду, но ты ее отвергаешь.

– Я хочу…

Услышать голос. Ее голос.

Падают стены, в которые билась маленькая сломленная девочка внутри, и сердце сжимается от острого желания увидеть Би. «Я хочу вернуть сестру», – шепчет девочка, и слова чуть не срываются с губ. Сжимаю зубы, не давая им вырваться. «Я хочу вернуть сестру». Слова громче голоса Джереми, эхом звучащего в голове. Его последняя мольба сливается с жалобной мольбой девочки и звучит совершенно по-новому: «…обретет ее…»

– Ло.

Я вздрагиваю от прозвучавшей в голосе Льва нежности, но цепляет меня нечто иное – мое имя. «Глория» чуть ранее было сказано так, словно Лев никогда не произносил этого имени. А вот «Ло» с легкостью соскользнуло с его губ. Мысль о том, что Би говорила с ним обо мне, ожесточает меня, и ярость вновь затмевает все, включая желание увидеться с ней.

– Кейси не сказала тебе? Это больше не история Пола. Это моя история.

– Правда?

– Да. И начинается она с полумертвого ребенка в больнице, у которого нет никого, кроме старшей сестры. Пока «Единство» не забирает и ее. Я помню все телефонные разговоры с Кейси, все случаи, когда она захлопывала дверь у меня перед носом. И каждый раз она твердила, что Би не хочет иметь со мной ничего общего. Как читатели отреагируют на это? Что подумают о том, как вы обращались с ребенком? Сломленным, осиротевшим ребенком… – Мой голос срывается. – А теперь Джереми. Присоединяется к Проекту, перестает общаться с отцом, а потом прыгает под поезд. Вы – отрава, и мир должен об этом узнать.

Лев не отвечает.

– И если это не привлечет всеобщего внимания, то, возможно, привлечет другое. – Я указываю рукой на него и себя. – Первое интервью Льва Уоррена с прессой с 2011 года.

Я разворачиваюсь и выхожу в коридор. В это время по ступенькам крыльца со смехом взбегает девочка. За ней следует Фостер. Малышка резко останавливается и внимательно рассматривает меня сквозь сетчатую дверь. Мне ее личико за сеткой почти не видно.

Позади тихонько скрипит половица.

– Ты многого не понимаешь, – говорит мне в спину Лев.