Причина успеха немцев с начала битвы, как признавали обе стороны, крылась в удобном для немецкого командования положении с точки зрения разведки. Обер-Ост, по собственному свидетельству, был «неплохо осведомлен о русских»[1324]; по российским данным, «огромное преимущество германцев в постановке разведывательной службы давало им возможность… знать намерения российского командования и точное положение его войск, отслеживать их перемещения»[1325]. Об истоках подобного преимущества как немецкая, так и советская и постсоветская военная история умалчивает. Знавший о них генерал Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях приводил Лодзинскую битву в доказательство «ошеломляющей осведомленности германской разведки» «даже о самых секретных замыслах русского командования»: «во все периоды Лодзинской операции», заявлял он, штабу Северо-Западного фронта приходилось сталкиваться с тем, что германское командование знало о его намерениях заранее[1326]. Немалую роль в этом сыграло значительное содействие немцам со стороны самого генерал-квартирмейстера штаба, отвечавшего за контрразведку, и серьезное пренебрежение им своими служебными обязанностями.

Большое число русских «сообщений», цитируемых в издании «Мировая война», действительно свидетельствует о практически полной прозрачности для немцев замыслов неприятеля: Людендорф своевременно получал копии или конспекты указаний, которые русский Верховный главнокомандующий направлял из Ставки в Барановичах штабам групп войск на севере и юге, имел представление о переписке командующих фронтами Рузского и Иванова, знал, что сообщали друг другу командующие армиями и что они приказывали отдельным частям своих армий. В массе переданных немцам «сообщений» то и дело мелькают донесения о замыслах, приказах и директивах 1-й армии[1327] — свидетельство продолжения осведомительской деятельности Каменева со товарищи. Некоторые сообщения производят впечатление происходящих прямо из Ставки или взятых из радиопереговоров Ставки со штабами двух фронтов. Так, Людендорфу из якобы «перехваченной радиограммы» стало известно о существовавшем некоторое время у Ставки намерении вывести русские войска из Лодзи. Его «радость была велика». Потом, однако, «могущественная воля великого князя» заставила отказаться от этого намерения, и «вторая радиограмма» принесла Обер-Осту «тяжкое разочарование»[1328].

На пути к Лодзи германская 9-я армия испытывала огромные трудности. Ее левый фланг сильно поредел, а центр — I кавалерийский корпус (барон фон Рихтхофен), 3-я гвардейская пехотная дивизия (генерал-дейтенант Лицман) и XXV РК (генерал пехоты барон фон Шеффер-Боядель) — пересек линию Лович — Лодзь и так далеко вырвался на юг за Бжезины, что потерял связь с отставшим штабом армии и перестал получать от него приказы. Севернее Лодзи компактно сгруппированные войска XX, XVII и XI армейских корпусов наткнулись на сильное сопротивление свободных частей русских 2-й и 5-й армий. Генералу Плеве, прекратившему контактировать со штабом Северо-Западного фронта, удалось оторвать от XX и XVII корпусов и разбить в пух и прах XI АК. 20 ноября Рузский, неспособный адекватно следить за событиями вокруг Лодзи, велел генералу Эверту (4-я армия) лично «разыскать» генерала Плеве, чтобы передать ему главное командование всеми собранными под Лодзью войсками. За два дня Плеве полностью овладел положением у Лодзи и спас этот промышленный центр от захвата немцами.

Кульминационным пунктом Лодзинского сражения стало Поминальное воскресенье 22 ноября. Казалось, победа Плеве и русских армий неминуема. 5-й армии нужно было только оттеснить назад германский XX армейский корпус и вклиниться между внутренними флангами вырвавшихся далеко за Бжезины корпусов (XXV РК и XX АК), которые сражались безо всякой цели и связи. Группа Шеффера, охваченная 23 ноября армией Плеве у Бжезин, попала как будто в герметичный котел. Плеве не сомневался в успехе своей армии и переломе хода всей кампании. Окруженные три немецких корпуса и две кавалерийских дивизии по численности равнялись корпусам Самсонова, уничтоженным Людендорфом и Гинденбургом в Восточной Пруссии. Военное счастье обещало генералу, Ставке и царю перспективу отплатить за их уничтожение бжезинским котлом. 23 ноября н. ст. Ставка распорядилась держать наготове на железнодорожном участке Варшава — Скерневице примерно шестьдесят пустых эшелонов для перевозки на восток немецких пленных из окруженных корпусов и дивизий — около 150 тыс. чел.

Предполагаемый перелом казался столь важным и для военных действий союзников, что вечером 21 ноября н. ст. царь впервые за три месяца пригласил к себе французского посла для обсуждения общих военных целей[1329]. В разговоре он категорически высказался против того, чтобы договариваться о мире (а не диктовать его), а целью мирного диктата назвал «уничтожение германского милитаризма, конец того кошмара, в котором Германия нас держит вот уже больше сорока лет». У немецкого народа, считал он, нужно раз и навсегда отнять «всякую возможность реванша» и сделать Пруссию снова простым королевством, предоставив Германии в остальном свободу самой выбрать свое государственное устройство. Территорию Германии царь намеревался подвергнуть большим изменениям: произвести исправление границ в Восточной Пруссии (тут он пока не спешил соглашаться со своим Генеральным штабом, желавшим отодвинуть границу до Вислы), Позен (Познань) и часть Силезии включить в состав Польши, восстановленной под русским скипетром, забрать Галицию и Северную Буковину, чтобы Россия достигла «своих естественных пределов — Карпат», отдать Эльзас-Лотарингию Франции, Аахен — Бельгии. Шлезвиг, полагал он, должен снова отойти к Дании, а Ганновер стать самостоятельным государством, гарантом мира между Пруссией и Голландией. В Малой Азии, по мнению царя, России следовало позаботиться об армянах, которых нельзя оставлять под турецким игом. Он думал «устроить для них самостоятельное правительство», а вопрос присоединения Армении к России рассмотреть только в случае особой просьбы армян. Для свободного выхода Российской империи через проливы, сказал он послу, турок нужно изгнать из Европы, Константинополь превратить в нейтральный город под международным управлением, разумеется, дав мусульманам гарантию уважения к их святыням. Все эти изменения будут оправданы перед Богом, поскольку отвечают нравственной идее, желанию обеспечить на очень долгое время мир во всем мире.

Заговорив о сражении в Польше, царь признал, что оно крайне ожесточенное и «германцы делают бешеные усилия, чтобы прорваться через наш фронт», но, заверил он, это им не удастся. На вопрос посла, ставит ли себе великий князь Николай Николаевич по-прежнему единственной задачей поход на Берлин, царь ответил утвердительно: «Да, я еще не знаю, где мы сможем пробить себе дорогу. Будет ли это между Карпатами и Одером, или между Бреславлем и Познанью, или на север от Познани? Это будет весьма зависеть от боев, завязавшихся теперь вокруг Лодзи и в районе Кракова. Но Берлин, конечно, наша единственная цель…»