– Посмотри на меня, – сказал Гэвин. Он взял в руки лицо юноши. – Ты помог мне в величайшей моей работе. Ты сделал то, чего я, Призма, сделать не смог. Любой, кто видел закат, знает, что Оролам ценит красоту. Ты сделал эту стену прекрасной и грозной, как сам Оролам. Созданное тобой простоит тысячи лет.

– Но мы проиграли!

– Да, – признал Гэвин. – Но это мое поражение, не твое. Царства приходят и уходят, но эта стена защитит тысячи еще не рожденных. И вдохновит еще сотни тысяч. Я бы такого не смог. Только ты смог. Ты, Ахейяд, сотворил красоту. Оролам дал тебе дар, а ты создал дар миру. Это мне не кажется поражением. Твоя семья будет гордиться тобой. Я горжусь тобой, Ахейяд. Я никогда не забуду тебя. Ты вдохновил меня.

По лицу юноши скользнула улыбка.

– Правда ведь, шедевр?

– Неплохо для первой попытки, – сказал Гэвин.

Ахейяд рассмеялся, все его поведение изменилось. Он был воистину светом. Даром миру, прекрасным и полным пламени жизни.

– Готов ли ты, сын? – спросил Гэвин.

– Гэвин Гайл, – сказал юноша. – Мой Владыка Призма. Вы – великий человек и великий Призма. Благодарю вас. Я готов.

– Ахейяд Световодный, Оролам дал тебе дар, – начал Гэвин. Прозвание он придумал в последний момент. В Парии имя и прозвание имели лишь великие люди и порой их дети. По внезапным слезам, набежавшим на глаза Ахейяда, и глубокому вздоху гордости Гэвин понял, что сказал правильные слова. – И ты хорошо распорядился этим даром. Пора сложить свое бремя, Ахейяд Световодный. Ты отдавал полной мерой. Твое служение не будет забыто, но твои проступки отныне стерты, забыты, выжжены. Ты хорошо потрудился, верный и преданный служитель. Ты выполнил Пакт.

– Они говорят, что мы заключили Пакт! Дали клятву! И этой клятвой они связывают нас, хоронят нас, – сказал владыка Омнихром.

Лив осторожно пробиралась сквозь толпу вперед. Она была готова поклясться, что видела, как сюда привели Кипа с черными очками на глазах. Но внимание всех остальных было приковано к уроду впереди, так что она не могла пробираться слишком быстро. Ей приходилось делать вид, что она тоже слушает, и продвигаться медленно.

– Как это, – сказал владыка Омнихром, указывая на округлый камень, на котором он стоял. – Это все, что осталось от некогда великой цивилизации. Вы видели эти останки, разбросанные по здешней земле. Статуи великих людей, разбитые пришедшими им на смену пигмеями. – Лив насторожила уши. В Ректоне была разбитая статуя, в апельсиновой роще. Никто не говорил, откуда она взялась. Она думала потому, что никто не знает.

– Вам эти статуи кажутся таинственными? – спросил владыка Омнихром. – Тут нет тайны. Думаете, то, что Война Призм кончилась здесь, в Тирее, – совпадение? Думаете, Гайлы просто бродили по Семи Сатрапиям, пока их армии не нашли друг друга? И просто так случилось, что это свершилось здесь? Позвольте мне рассказать вам нечто, о чем вы все уже знаете, во что вы все верили, но не осмеливались сказать вслух: Войну Призм выиграл не тот Гайл. Дазен Гайл пытался изменить существующий порядок вещей, и за это его убили. Хромерия убила Дазена Гайла. Они убили его, поскольку боялись, что он все изменит. Они боялись его, поскольку Дазен Гайл хотел Освободить нас. – Последняя фраза вызвала некий страх в толпе. Все они знали, что сейчас за день и что Призма в Гарристоне меньше чем в лиге от них совершает Освобождение прямо сейчас.

– Видите? – воскликнул владыка Омнихром. – Ощущаете эту тревогу? Все потому, что Хромерия исказила сам смысл слов. Дазен хотел Освободить нас. Дазен знал, что свет нельзя сковать.

– Свет нельзя сковать, – эхом отозвались некоторые извлекатели. Это был почти религиозный повтор.

– Они называют это Освобождением. Сложите свое бремя, говорит Призма. Я даю вам отпущение и свободу, говорит он. Вы знаете, что он дает нам? Знаете?!

– Ныне отпускаю тебя, – сказал Гэвин. Горло его перехватило, когда Ахейяд опустился на колени у его ног, подняв взгляд и положив правую руку на бедро Гэвина. – Даю тебе свободу. Да благословит тебя Оролам и да примет в руки свои. – Он достал нож и погрузил его в грудь Ахейяда. Прямо в сердце. Он извлек нож. Совершенный удар. Но у него была большая практика.

Он не смотрел на рану, на кровь, расплывающуюся на рубашке Ахейяда. Он смотрел в глаза юноше, пока жизнь покидала его. А когда жизнь ушла, Гэвин сказал:

– Пожалуйста, прости меня. Прости меня.

Гэвин убрал кинжал в ножны и вытер руки о тряпку для крови, которую принес с собой, хотя они были чисты. Он остановился.

– Они убивают вас! – вскричал владыка Омнихром. – Они пыряют вас ножом и смотрят, как вы умираете. Пока вы умоляете, они смотрят – и говорят, что их бог улыбается этому! Скажите мне, разве так надо обращаться со старшими? Под властью Хромерии у нас и старших-то почти нет. Они убили их всех. Да, кроме Белой. Кроме Андросса Гайла и его жены. Законы не для них, но для нас с вами, наших отцов и матерей – мы должны быть убиты. Они говорят, что это воля Оролама. Что таков Пакт. Будто клятва, которую мы даем будучи еще ничего не понимающими детьми, оправдывает убийство ими наших родителей. Что же это за безумие? Женщина служит Семи Сатрапиям всю свою жизнь, и в награду ее убивают? Это свобода? Это они называют Освобождением?

Лив заметила Кипа, но больше не протискивалась к нему.

– Вы понимаете, что это неправильно. Я понимаю, что это неправильно. Они знают, что это неправильно. Вот почему они говорят о нас вполголоса и иносказательно. Это несправедливо. Это не Освобождение, это убийство, скажем откровенно. И им даже не хватает достоинства передать ваше тело вашей семье. Вместо этого они используют его для каких-то темных ритуалов. Это ли награда нашим отцам за долгую службу? Это справедливо? Хромерия оскверняет все, к чему прикасается. И вы думаете, что все «Освобожденные» пошли на это добровольно?

Владыка Омнихром презрительно рассмеялся.

Когда черные гвардейцы вынесли тело Ахейяда из комнаты, стараясь не пролить ни капли крови, в дверь постучали. Один-единственный удар. Гэвин не сразу вспомнил, что Баз Простец не понимал смысла «постучать».

– Заходи, Баз, – сказал Гэвин. Дети и идиоты. Вот кого я убиваю. Я купаюсь в невинной крови.

Он вошел. Он был очень красив в своем пышном облачении. Как и у прочих знакомых Гэвину простецов, по лицу этого не читалось.

– Прости, что я вперед очереди, Владыка Призма. У меня есть вопрос, и я не хочу мешать моему Освобождению, задав его.

То, что он помешал чьему-то Освобождению, чтобы задать вопрос, конечно, не пришло ему в голову.

– Спрашивай, пожалуйста, – сказал Гэвин.

– Я слышал, как Эви Трава говорила о Световодной стене. Эви – зелено-желтый бихром. Она из Кровавого Леса, но она вовсе не кажется мне страшной. Моя мама всегда говорила мне, что все рыжие взглядом воспламеняют, но Эви не такая.

Гэвин хорошо знал Эви. Ее нельзя было назвать смышленой в классическом смысле, но у нее была невероятно развита интуиция, хотя она редко верила себе. По крайней мере, много лет назад.