в грязи перепачкаться? — Ледок подошёл к походным сумам купца, уже подготовленным к отбытию, оглянулся на хозяина и легонько пнул ближайшую. — Поглядим, что у нас там?

Содержимое сумы полетело на пол, Ледок разбросал вещи по полу ногой. Тряпье, свитки — куда же купцу без свитков, кто ему должен, кому сам должен, кто в дольщиках — кошели с золотом. Вторая сума… вострослух сапогом развёз вещи по полу и вдруг удивлённо присвистнул.

— Как интересно! Вот так сидишь на острове и не знаешь, что в мире делается! — Ледок удивлённо поднял брови, присел, взял в руки свиток и даже не свиток, а лист, сложенный вчетверо и волею богов раскрывшийся, точно бутон. — Ты гляди, как благоухает! Ты, цветок, мне расскажи, ничего не утаи…

Спесяй, было рванувшийся к листу едва не скорее Ледка, застонал, когда Неслухи мало не выжали его в четыре руки, ровно палое, морщинистое яблоко.

— Ой, что это? — Ледок скоморошно схватился за сердце. — Никак Скалистый? А что это за черта бежит точно по Сухой Балке? Гля, братаны, кажется, Скалистый без нас переделен.

— Справиться приплыл? — зловеще шепнул старший Неслух, сверкнув здоровенными ядрёными зубами, — Как, мол, имущество поживает?

— Ну-ка, — младший заглянул в свиток. — Ого! «Спесяю, купцу сторожищинскому отходит полуденная оконечность Скалистого острова…» Спесяйка, старина, ну это уже слишком!

— Это не я! — купец ужом заюлил в мощной хватке братьев. — Меня заставили! Запугали! Пригрозили!

— А ты, такой робкий, запугался, пригрозился?

— Да! Да! Всё равно всем конец!

— Это кому же конец, падаль ты продажная?

— Да всем! Безроду вашему! Знаешь, что в городе говорят? Что это он моровую заразу развёз! Не абы кто языком треплет — князь отряд снаряжал, самолично Безродову рукавицу нашли! Надысь вернулись!

— Какую рукавицу?

— А ту, в которой он бешеного пса груддиса успокоил. Там, в земельке, на берегу и раскопали гнездо заразы. Выходит, груддис был первым! Тоже мне, Сивый то, Безрод сё! Да ваш хвалёный воевода со злой ворожбой знается! У бешеной лисицы слюна ключом бьёт, с вашего Безрода злая ворожба ручьями тогда текла, да гадюками и расползлась по землям! Он самый последний на белом свете душегу…

— Поглядим, — сунув Спесяю кулак под нос, Ледок прервал поток обличений, связал купчишке руки-ноги, показал братьям, дескать, суй, подлеца под лавку, всё равно не сбежит. — Айда на берег…

* * *

Светало. Темнота уходила, море и небо перестали быть чем-то одним, чёрным, жутким, еле видная чёрточка дальнокрая разъединила темень вышнюю и темень водную.

— Ладьи на месте, — доложил Неслух, — а ладеечки нет.

— Твою в раскоряку! — Щёлк остервенело воткнул правый кулак в левую ладонь. — И туман встаёт! Гюст, готовь Улльгу, авось догоним!

— Повремени, воевода!

Дружина, как один, обернулась на голос. На мостки, ковыляя с подпоркой, ступил подрезок, тот самый из спесяевских, что помог улизнуть Тычку и детям. Перевязанную ногу он держал прямо, да и не смог бы согнуть при всём желании — досочки мешали, примотанные с обеих сторон. Щёлк, увидев недавнего соратника, изменился в лице, свёл губы в узкую щёлочку, передёрнул челюстью, только желваки заходили.

— Что-то знаешь? Видел?

— А как же, видел, — раненый приколченожил на мосток, кивнул. — Я в лесочке на взгорке отсиживался, когда Грюй мимо меня проскакал, ровно взнузданный жеребчик. Как скакал, так и сиганул в море. Ладеечка его ждала. Да видать в туман и нырнули.

— Кто там, видел?

— Видеть не видел, но всхлип слышал. Женский, кажись.

— И почему не нужно спешить с погоней?

Спесяевский только головой покачал и едва не рассмеялся.

— Я Грюя неплохо знаю. Никогда не делает то, чего от него ждут.

Щёлк огладил бороду, хитро сощурил глаза, обошёл «медведя» вокруг. Ну да, крепкий, бывалый, вон как ловко себя перемотал. В бороду и на виски, не спросясь, пролезла седина, он её, конечно гоняет, не сдаётся годам — одно то, что с мальчишкой на плечах от пятерых отбодался, да притом одного укосорезил, о многом скажет глазастому — говорит быстро, но чётко, хотя по всему видать, может и хочет говорить быстрее, да сдерживает себя. По жизни говорун?

— Вроде разумные вещи несёшь, да с тобой самим ещё не разобрались. Ты ведь тоже не чистый ручей, мутен, ровно болото. Своих вот предал.

— Так-то да, смешно выходит, — «медведь» утробно расхохотался. — Самое весёлое, что у ватаги продажных шкур, нашлась своя продажная шкура!

— Ведь вы спина к спине стояли. Хлеб делили. Чего ж так?

— Ты не кажешься глупым, воевода Щёлк, — вздохнул раненый. — Был бы я здоров, тоже обошёл бы тебя кругом, со всех сторон обглядел, в глаза заглянул.

— Издалека заходишь, а время идёт! И между прочим, Улльга уже в море уходил бы.

Перебежчик согнал ухмылку с губ, приладил рогатину подмышкой удобнее, скакнул ближе.

— Сивый не оставил бы вместо себя дурака. Поэтому ты послушаешь меня и с погоней повременишь.

Щёлк недобро прищурился.

— Чую, вот-вот скажешь то, от чего мне захочется сесть.

— Хоть раз в жизни судьба поставит перед крутым выбором, — «медведь» согнал ухмылку с губ. — Любой заставный на Скалистом острове мне во сто крат ближе чем ватажники.

Островные заозирались в поисках понимающих глаз. Ну хоть кто-нибудь понимает, что творится? Воевода всего раненого обколол колючим взглядом сквозь прищур.

— Почему? — спросил Щёлк.

Перебежчик усмехнулся.

— Вон чурбак, присядь что ли, воевода…

— Да не тяни ты, вражина! Ровно всамделишный медведь кишки тянешь!

Подрезок продолжил не раньше того, как собрал все удивленные взгляды, до единого. Собрал и улыбнулся, аж гусиные лапки у глаз собрались.

— Всё дело в том, что… я сам заставный.

Какое-то время только ветер свистел — шелестел листвой: островные сказанное в головы не пускали, ровно стучится усталый путник, а хозяин молчит, не открывает. Рядяша первый присвистнул. Ну дела!

— Давно, ещё до войны. И Сивого я знаю сызмальства. Мы с ним тут, на заставе выросли, я правда постарше.

— Постой… — Щёлк нахмурился, схватился за виски. — Перед войной на заставе было пятьдесят четыре воя.

— Почти всех положили, — кивнул раненый — И вот седмицу назад я узнаю, что нам предстоит пошуровать на острове с чудным именем Скалистый, умыкнуть детей тамошнего заставного воеводы, некоего Безрода, которого ещё кличут Сивым и Ледобоем.

— Как ты уцелел? — спросил Рядяша.

— Мы с Безродом последние остались. Высигнули за стену, да и разбежались в разные стороны, а за нами оттниры, как нитка за иглой утянулись. Ему удалось вглубь острова уйти, а меня сразу подстрелили. Тут уж не до глубин Скалистого, где-нибудь бы схорониться и то ладно. Я в чащу нырнул, да там своих следопытов и прирезал. А когда понял, что нет больше заставы, и Сивому я помочь уже не смогу — не доковыляю, да и просто не найду по лесам — стянул с одного из полуночников его одежки, подарил ему свои да и приполз на пристань. Долго не пробегал бы. Они как раз окрестности обшаривать начали.

— Вот так, взял да приполз? — Неслух сбил шлем на загривок.

— Вот так просто, — усмехнулся подрезок. — Там была сборная солянка из четырёх разнопёрых дружин сразу, воедино свели вот прямо перед походом. Не то что знать всех — в глаза не каждого до Скалистого увидишь. Приковылял на берег, и ну давай по-оттнирски материться, дескать, бояны всех подрезали, один я ушёл.

— Поверили? — недоверчиво бросил Щёлк.

— А то, — «медведь» сверкнул зубами. — Меня ведь Болтуном на заставе звали, а по-оттнирски я чесал так, что у полуночников ухо раскрывалось, ровно цветок под солнцем. Подрезков на полночь отправили, и меня с ними, а на большой земле я дал дёру.

— Где же тебя столько лет носило?

— Здесь и там, — Болтун неопределённо помотал пятерней. — Там и здесь. По дружинам скитался. По краям и весям.

— Далеко?

— Далеко.

— Боялся? — Щёлк усмехнулся, подошёл близко, заглянул Болтуну прямо в глаза.

Подрезок угрюмо кивнул.

— Несколько седмиц встать не мог — нога не держала, только и слышал со всех сторон, как оттниры Сторожище осаждают, вот-вот дожмут. Слышал, а сделать ничего не мог. Вот и сквозанул в какой-то день подальше, чтобы не увидеть, как в одно прекрасное утро влетит полуночный вестовой и заорёт, что Боянщину до ниток размотали.

— Потом расскажу, как обернулось, — Щёлк знаком снял оживлённый галдёж парней. — Так что Грюй? Говоришь, не пойдёт к Большой Земле?

— Не-а, — «медведь» убеждённо покачал головой. —