от удивления раскрыл, хоть и не малец беспортошный давно. Несколько теней скользнули к здоровенному, зазвучало железо, и в то мгновение, когда «медведя» разрубили, и полтуловища, считай, наземь рухнула, Щёлк зубами заскрипел. Опоздали. Не спасли. Но то ли ночь какая-то особая встала, то ли звёзды нынче на небо не простые выкатились, вой, разрубленный пополам, продолжал рубиться — вон мечи звенят за здорово живёшь — а та половина, что упала, вдруг покатилась, подскочила, да понеслась к заставным: те, хоть и при железе, едва назад не сдали. Страшно всё-таки.

— Дядька Щёлк, это я, Жарик, — детским голоском крикнула отрубленная половина, и заставные облегчённо выдохнули.

— Дуй к Тычку, — рявкнул Щёлк, — вы за мной!

Четыре проворных меча никогда не станут помехой для пятого, умелого и быстрого. Следопытов, что едва на ремни не распустили «медведя», вышло тоже пятеро, только против заставных им долго тягаться не выпало.

— Меч любить надо, а не носить, абы только было, — улыбаясь, прошипел своему Вороток, и дав телу соскользнуть с лезвия, освободил клинок.

— Дурень, зря без щита, — буркнул Ледок, отступая на шаг.

Ответить противник не смог: бросив меч, он зажимал обширную рану у самой межключичной впадины, и оторопело глазел на своего победителя, угасающим взором.

— Ну что, догнал?

Он даже не кивнул — просто стоял, а между едва белёсых пальцев бежало что-то чёрное. Ледок резким и точным ударом перерубил шею спесяевскому повыше ладони и пониже подбородка, аж позвонки звонко пропели последний раз, когда их цепь разъяло острое железо.

Поршень прикончил своего просто и без затей — почти одновременно ударил и мечом, и ребром щита, и если клинок противник встретил, удар круглым щитом в висок просто проломил ему голову.

— А вот ты заговоришь, — Щёлк усадил своего на траву, неблаго стоять тот больше не мог — подрубленные ноги уже не держали. — К чему вам Тычок и дети?

— Кончай с ним, сам расскажу, — «медведь», как раз прикончивший своего, тяжело отдуваясь и зажимая глубокую рану на бедре, махнул в сторону заставной половины острова. — Всё равно больше меня никто из них не знает.

— Ты кто такой? — не глядя на своего раненого, Щёлк добил его ударом милосердия.

— Всё потом! Сейчас набегут, мало не покажется. И где Сивый?

Заставные переглянулись, а Щёлк, усмехаясь, бросил.

— Всё потом! Идти сможешь?

— Куда там! Стою еле. Мёртвым спудом висеть буду. Бегите уж. Тут схоронюсь.

— Перевязаться бы тебе.

— Вон сколько тряпья, — «медведь» показал на порубленных ватажников.

— Ходу, парни, ходу! Жарик, айда на загривок.

— Я помню, шею не сдавливать…

* * *

— Здесь! — крикнул Медяк и повёл светочем из стороны в сторону.

На поляне нашли семерых, убитых жестоко и, судя по всему, быстро. Грюй поморщился: левую сторону лица стало дёргать. Чуть застучит в груди быстрее обычного — подёргивает, ровно конь шкурой играет, оводов отгоняет.

— Старик и дети уже на заставе, — мрачно буркнул Рубцеватый. — Всех сюда!

— Не заснули, стало быть, — сидя у трупов на корточках, Медяк подбородком кивнул на убитых.

— Говорили, что этот Ледобой — волчара матёрый, — согласно кивнул Грюй. — Так оно и вышло.

— И что теперь?

— Брать заставу, — воевода спесяевских пожевал губу. — Другого выхода нет.

— Дружинный — не простой ватажник. Когти острые, зубы длинные.

Грюй за шиворот приподнял Медяка с земли, подтянул к себе и прошептал в самое ухо:

— У того, кто не получит старика и детей, острых когтей и длинных зубов побольше будет. И все наши, если вернёмся пустыми. Всех сюда!

Сторожко перешли межевую поляну, а то, что поляна межевая рассказал столб с вырезанным наверху боянским медведем. Редкую рощицу прошили в четыре цепочки, друг за другом, вскидывая голову на всякий подозрительный шорох. А когда впереди открылась поляна в перестрел шириной, в окружении леса настолько густого и тёмного, что около его мрачной смоляной черноты ночное небо показалось просто выбеленой тканиной, Грюй дал знак остановиться и утёр испарину. Подозвал к себе двоих и, что-то коротко наказав, послал одного вправо, другого влево. Ждали дозорных недолго. Отойдя шагов на десять от дружины, воевода спесяевских и его трое ближайших подручных внимательно разведчиков выслушали, правда, понимающе кивал и ухмылялся только Грюй.

— Я не знаю, передали заставные весть на большую землю или нет, но времени в любом случае мало, — Грюй давал расклад своим людям и показывал на поляну. — Впереди ровное место, со всех сторон окруженное непроходимой чащей, и только в двух местах этого колечка редкая роща.

— Там, где прошли мы, — бросил Медяк.

— Первое. Догадливый. Станешь на место Болтуна, если выживешь. Второе впереди. Не напоминает раскрытые ворота?

Ближники Грюя мрачно переглянулись.

— Если на поляне не найдётся ни одной ловушки, готов сожрать живьём сердце первого павшего.

— И как проходить поляну?

— Медяк, бей дружину на два отряда. Дай-ка сюда свой щит… Вот это поляна. У тебя по середине щита идёт синяя полоса и две по краям, сверху донизу. Один отряд пойдёт по правой некрашеной полосе, второй по левой. Понятно? Не по середине, не по краю, а здесь! Без светочей! И упаси вас боги побежать без приказа, если вдруг прилетят нежданчики!

Ватагу быстро разбили на две и, прикрывшись щитами, налётчики осторожно двинулись вперёд. Шагов двадцать прошли спокойно, только сверчки верещали в траве да ветер гонял волны по зеленому морю под ногами, а травы светлой стороной охотно подмигивали звёздам. Изредка клацала воинская справа да шорох сотни пар ног рвал изначальную тишину. Первые ватажники легли, когда до середины оставалось ровно столько же, сколько прошли. Да, все слышали свист стрел, но как закрыться щитом от того, чего не видишь? Вот идёшь ты в правом отряде, прикрываешься от оперённой гибели с правой стороны, а тебе прилетает в левый, незащищённый бок, и уже лёжа на земле, видишь приятеля из левого отряда со стрелой в правом боку. Право-лево, лево-право… а когда догадываешься обняться с соседом — он прикрывает справа, ты слева — смертоносные древки срываются с тетив откуда-то сзади — вы только что пришли оттуда и ничегошеньки и никогошеньки не видели — и спереди. Там вы только будете. Может быть.

— Бего-о-м! Прямо! — рявкнул Грюй и первым рванул вперёд.

Если твои дозорные ещё перед поляной сунулись было в чащу, да не продрались дальше десяти шагов, а тут, у самой стены леса, когда везунчики добежали и, сгрудившись в кучу, закрылись щитами, вдруг открывается, что впереди чаща прорежена почти так же как сзади, самое время бросить обречённый взгляд назад. Прав был Грюй. Открытые ворота. Только ступить боязно.

— Медяк, Слива, Кот, сосчитайте всех.

Пятая часть осталась на поляне… и даже под поляной. Иной в схватке теряет голову так, что срывается она с плеч и катится по земле, хлопая глазами, иной теряет голову без крови: не рассекает шею острый клинок, и вроде при тебе остаётся голова… но её больше нет, потерял. Несёшься вперёд, на плечах голова покоится, даже орёт что-то, глазами хлопает, но на самом деле пусто на шее и проваливаешься вниз, на колья уже безголовым, и уже нет никакой разницы, как ты потерял голову, всамделишно или нет. У тебя всё равно пусто над плечами. Да и самого тебя нет, если уж на то пошло.

— Отсюда тоже стреляли, — дрогнувшим голосом бросает кто-то из ватажников. — Космату прямо в глаз влепили. Как бежал, так и влепили.

— Их нет, ушли, — рыкнул Грюй. — А для нас есть только одна дорога — вперёд!

— Рядом с Косматом ляжем, — прогундосили из-за стены щитов.

— Кто хочет вернуться, напомню — золото взято, нужно отработать. Или кто-то жаждет объяснить нанимателю, насколько остры были мечи заставных? Кто-то всерьёз думает, что долгие муки в колдовских корчах милосерднее точной стрелы тут, на Скалистом?

— Тридцать с хвостиком уже, — буркнул Медяк. — А заставных ещё в глаза не видели.

— Если выживем, спроси меня потом, когда всё пошло не так, — на ухо приятелю шепнул Грюй. — Я, кажется, знаю. И пусть подберут на поляне щиты.

— Пятеро назад, на поляну, щиты подобрать! — Медяк бросил на воеводу взгляд исподлобья. Всё равно никто воинские ухватки лучше не знает, он и остальные поняли это за долгие годы совместных скитаний