хрипнул ватажник, рывком поднял с земли светоч, бросил вперёд. Прилетело и упало в нескольких шагах от заставного, и тогда краснобородый, закрывшись щитом, рванул вперёд, резать и свежевать скотину.

Рядяша улыбнулся. Беги, беги. Взял стоявшие на торцах у сосны два щита, приладил, коротко выдохнул и прыгнул навстречу. Отвернуть Медяк уже не успел, хотя в последнее мгновение благоразумие, оставшись верным хозяину, истошно завопило: «Беги, дурак, беги!» Бык мчался на сшибку без оружия, закрывшись двумя щитами, и даже не щитами: на каждой руке заставного покоилась небольшая дверь — доски ровные, с большой палец толщиной, пригнаны без единой щёлки, а в торцах длинных сторон, тех, что направлены вперёд, в огне лежащего светоча холодно блещут по всей длине вживлённые в дерево клинки.

«Твою же мать!» про себя от ужаса заорал Медяк. Мечом его не взять, а если и взять — только с первого удара, а как возьмешь с первого удара эдакую глыбу? Как? В щель между щитами сунуть? За шаг до столкновения краснобородый резко, что есть мочи сунул клинок острием прямо меж «дверей», в ту крохотную щель, что бык оставил чтобы смотреть. В момент удара боян слегка подвернул щиты и с мечным лязгом сомкнул, вертикальная щель сделалась косой, и клинок спесяевского лишь воздух разрезал далеко над плечом Рядяши. В следующее мгновение Медяка отшвырнуло на несколько шагов, руку в кисти, что сжимала щит, ожгло резкой болью, гортань будто запечатали и в груди заныло, ровно всамделишный бык зарядил копытом. Удар «дверью» сверху вниз разбил щит в щепы— налётчик едва успел откатиться — второй удар спесяевский принял в меч, а третий, опять-таки сверху вниз, разрубил Медяку голову вместе со шлемом. Тяжеленное лезвие с палец шириной рассекло окованную медью шапку, и красноголовой перестал существовать.

Кот летел по дорожке, разрываясь: то ли за своим бежать, то ли на соседнюю дорожку прыгать — тамошний заставный, кажется, поближе. Но слева раздался перелязг мечей, и ватажник рванул за своим. На какое-то мгновение островной исчез из виду — видать на соседнюю, правую дорожку перескочил, а когда охотник за людьми прыгнул следом, встал, ровно вкопанный: в руках местного оказался лук. Кот ещё поймал взгляд заставного в пламеньке светоча — скотина подмигнул, как старому знакомому — и, развернувшись, рваными скачками понёсся прочь, точно заяц. Да ну этих заставных к Злобогу с их подарочками, тут и Кот ускачет, ровно заяц! Он не пробежал и десяти шагов: под ногами ушла земля, и по меньшей мере два острейших кола проросли сквозь его живот и вышли из спины. Гюст неспешно приблизился, со светочем обошёл яму, встал так, чтобы видеть глаза налётчика, присел на корточки, и когда тот с трудом поднял голову, подмигнул. Встал, растянул лук, отпустил стрелу, и там, на дорожке шагах в двадцати, кто-то, коротко охнув, мешком осел.

Глава 40

Грюй не побежал в сосновую посадку вместе со всеми — остался на меже, и присел, закрыв спину стволом. Прекрасно слышал всё, что происходило, и шёпотом озвучивал то, чего даже не видел. «Стрела… в цель, яма… похоже, всё, Конопач… наверное меч, ого, там кто-то здоровенный орудует, хм, Медяк кричит… отбегался краснобородый, Кот… треск сучьев, наверное яма».

Ватажников дорубали, достреливали, добивали. Деловито, быстро, безжалостно. Здесь и там ночную первозданную тишину разрывали крики и стоны, но становилось их всё меньше и меньше, и в какое-то мгновение сделалось так тихо, что Грюй услышал топот ног, единственный суетливый звук в округе в череде размеренных и неспешных. Изредка меж древесных стволов мелькали островные, все, как один, в чёрном доспехе, на шлемах тряпичные личины с прорезями для глаз, тоже, разумеется чёрные. И не просто чёрное всё — запалишь рядом светоч, ни блестинки назад не улетит. И ни один, зараза, не подставился, иное дело что и лука у Грюя не было, но ведь и мгновение спокойно ледобоевские на глазах не постояли.

— Рядяша, на тебя бежит, — крикнул кто-то справа.

— Ага, вижу, — звякнуло, видимо, клинки поцеловались, а потом что-то отвратительно влажно чавкнуло, и кто-то глухо повалился наземь.

Это всё. Конец. Ещё совсем недавно — полночи и сотню воев назад — мелькал на воображаемом дальнокрае призрак удачи, но это было так давно! Сотню ватажников назад. Бывший князь бесшумно приладил щит на спину, шепнул: «У вас не было иного выхода», коротко и резко выдохнув, нырнул в травы и пополз туда, откуда ватага вышла на свою последнюю битву.

* * *

— Кто-то ушёл, — Вороток подошёл к Щёлку, поманил за собой.

Подведя воеводу к одной из сосен в самом начале посадки, показал на широкий след в высокой траве. Та успела подняться, но какие-то стебли остались лежать сломанные, и светоч отчетливо выхватил осязаемый след, уходивший назад, к берегу.

— Наши в чаще остались на пристрелке?

Щёлк покачал головой.

— Как сюда подошли, снял. Нужда отпала.

— Значит он уже на полпути к пристани.

— Десяток Воротка остаётся. Заканчивайте тут, потом на пристань. Остальные за мной.

* * *

Грюй отполз шагов на сто, затем сторожко поднялся и, зажимая справу, побежал. Возвращался по следам: здесь и там остывали мертвецы, ровно в той побасёнке про дырявый мешок — парни будто дорогу указывали, свернуть не туда не давали.

— Вы не напрасно погибли, — шептал бывший князь. Зло не останется безнаказанным.

Дома почти догорели, крыши сложились внутрь, скоро… скоро пойдут обыкновенные земли, без подарочков и можно будет рвануть во весь дух. Авось не обнаружится на берегу засадный десяточек, хотя с тутошних станется… Межевой столб!

Остатний путь Грюй пролетел быстрее стрелы, а вылетев на берег, бросился в воду с мостков как был: в справе, со щитом на спине и, только уйдя в солёные воды понял, как устал. Неимоверно устал, аж в ушах гудело бу-у-у-у-у-у…

— Кто идёт?

— Плывёт, — фыркнул Грюй. — Свои.

Чуб и Левак втащили воеводу в лодеечку и, раскрыв створки светоча, мало не попятились: сидит на скамье нечто, отдалённо похожее на Грюя, плечи поникли, чёрен, как ворон в безлунную ночь, мокрые кудри потемнели, и будто ножом парня постругали аж до костей.

— Что? — буркнул Грюй.

— Где наши?

— Нет больше наших, — воевода спесяевских упёр жёсткий, колючий взгляд в Верну, лежащую на носу. — И за это кто-то поплатится.

Папкина дочка, мамкина любимица не удержалась от злорадной улыбки. Один прибежал, без детей. Своих нет, а её детей никогда скотина не заполучит.

— Нет, вы только поглядите, — закатила глаза как в прошлой жизни, когда отчитывала Жарика за дырявые руки. — Детей по дороге посеял, дружину растерял. Ну как за тебя идти, как?

— Может и хорошо, что не женился? — глядя куда-то мимо Верны, сипнул Грюй и сплюнул. — На вёсла, братва, и ходу! Ходу! И светоч прикройте.

— Заставные ладью выгонят, раздавят к Злобожьей матери! — замотал кудлатой головой Чуб, притворяя створки светоча.

— Дурень! Прямиком на Большую Землю нельзя. Как пить дать воевода весть в город переслал, и больше чем уверен — княжеские ладьи уже вышли на всех парусах из Сторожища! Встретят нас на полпути да тёпленькими возьмут под белы рученьки!

— И куда нам?

— Туман падает! Да темнота к тому же. Шасть в молоко и нет нас, а этой — тряпку в рот, чтобы не орала. Вдоль берега на ту сторону уйдём, в лесу пересидим. Пусть порыщут денёк-другой, а как бросят искать, прости-прощай Скалистый. Ночью уйдём. Под каждый куст не заглянут. Надорвутся.

* * *

Уже на берегу, Щёлк молча кивнул на гостевую избу, и трое так же молча оторвались от остального отряда и нырнули в ворота.

— А я уже зажда… — Спесяя аж перекосило, когда увидел, что вошли не ватажники, а заставные.

— Не нас ждал, куль трухлявый? — улыбкой змея хищно ощерился Неслух и положил тяжеленную ручищу купцу на загривок.

— Ребятушки, вы чего?

Когда в горницу вошёл второй Неслух, многозначительно положил на стол окровавленный меч и хитро подмигнул Спесяю, тому отказали ноги. Он кучкой безвольного тряпья рухнул на пол и оттуда, снизу выглядывая на здоровяков, показался братьям враз постаревшим, помятым и потрёпанным, точно ворон после стычки с собратьями. Шейка тоненькая, торчит из рубахи, будто чужую надел, и даже тут не угадал — в истинного бугая одёжку влез.

— И кто же тебя надоумил так