несколько дней Элиас вернулся. Он не сказал, пришел ли он с разрешения мамы или нет. И вот он стоял среди путешественников и чемоданов перед стойкой консьержа и протягивал Морицу кассету с отснятой пленкой. Он мог бы попросить мать отдать ее в проявку, но почему-то захотел доверить это Морицу.

Тот предложил мальчику пойти вместе к месье Аттиа, чтобы проявить пленку и напечатать снимки.

– Спасибо, нет, – отказался Элиас, – мне нужно домой.

Мориц не настаивал. Попросил мальчика вернуться через три дня, когда отпечатки будут готовы. Тот вежливо поблагодарил и ушел.

Его манера двигаться впечатлила Морица. Элиас шел по вестибюлю с инстинктивной уверенностью, похожий на кошку, внимательный, наблюдающий за всем вокруг – совсем не как другие дети его возраста. Мориц попытался представить его детство в Бейруте. Каково это – расти в окружении снайперов.

* * *

Элиас вернулся вместе с Амаль. Как будто она хотела исправить ошибку. Все вместе они отправились к месье Аттиа на улице Свободы. Амаль настаивала, чтобы заплатить за фотографии. Но Аттиа не принял от нее никаких денег. Друзья месье Морица и его друзья, объявил он, торжественно вручая Элиасу конверт со снимками. Элиас вежливо, даже почтительно поблагодарил его, похоже чувствуя, что его матери неприятно быть в долгу у Морица.

– Открой! – попросил Мориц.

Элиас достал фотографии, и Мориц был искренне поражен. В снимках присутствовало то неуловимое, что у самого Морица уже ушло. Мориц заранее понимал, что станет хорошим кадром, и нажимал на спуск. Но Элиасу удавалось увидеть то, что Мориц перестал замечать.

Месье Аттиа предложил Элиасу показать свою студию. Мальчик посмотрел на Амаль, та не возражала, и месье Аттиа взял его за руку.

– Он похож на своего отца, – сказал Мориц.

Амаль кивнула.

– Где он сейчас?

– Они убили его.

Мориц заметил, как на ее шее напряглась вена. Затем она рассказала об их жизни в городе, ставшем линией фронта, в котором надежда боролась с отчаянием, жажда жизни – с варварством, а красота – с упадком. Бейрут, город лихорадки и нежности. Родители Халиля жили в одном из лагерей палестинских беженцев, которые превратились в городские кварталы. В Шатила. Там Элиас появился на свет. У Амаль и Халиля не было ни документов, ни денег, ни свидетельства о браке. Но они любили своего сына.

– После родов, – рассказывала Амаль, – к нам пришла пожилая женщина. Умм Маджнуна, гадалка по ладони. Она взяла нас за руки и сказала мне: тебе повезло, дитя мое. У твоего жениха три жизни. У тебя только одна. Поэтому он будет защищать вас. Мы сочли это суеверием. Месяц спустя Халиль потерял свою первую жизнь. Помнишь, как израильтяне уничтожили штаб-квартиру Народного фронта в Бейруте?

Мориц, конечно, помнил. Операция «Гнев Божий», 1973 год.

– Халилю повезло. Когда израильтяне напали, он ненадолго отлучился в аптеку, чтобы купить лекарства для ребенка. Все его друзья были убиты.

– Он работал на НФОП?

– Иногда что-то писал и переводил. Он же не мог больше учиться. Он зарабатывал на стройке, платили вчерную. Но мы нашли уютную маленькую квартиру благодаря моей тете. Нам было хорошо. Элиас ходил в школу в Шатиле. Затем началась гражданская война. Жизнь превратилась в безумие. Нельзя было сходить за молоком, чтобы тебя не обстреляли снайперы. Халиль потерял работу и присоединился к боевикам. Мы должны были защищаться. Его приняли в Подразделение 17. Телохранителем.

– У кого?

– Тебе что-нибудь говорит имя Али Хасан Саламе?

Мориц покачал головой. Но разумеется, имя это он знал. Приемный сын Арафата. Плейбой из «Черного сентября». Одной рукой обнимает Мисс Вселенную, в другой держит автомат Калашникова.

– Наша квартира находилась на улице Верден, недалеко от дома Али Хасана. Халиль должен был дежурить в то утро, но не пошел. Накануне вечером они поссорились. Али Хасан вел тайные переговоры с ЦРУ, Халиля это возмутило. В тот день он наконец-то занялся починкой сломавшейся стиральной машины. И тут на улице раздался взрыв, бомба в машине. Повылетали стекла во всех окнах, осколки по всей квартире. Мы побежали вниз. Улица была как поле боя. Али Хасан мертв. И четыре его телохранителя, в том числе заменявший Халиля. Наш хороший друг. Вокруг тела случайных прохожих. Кого-то удалось спасти, но не всех. В тот день я сказала Халилю: остановись, умоляю тебя! Он ответил: мы в эпицентре войны. Кто еще нас защитит?

Амаль рассказывала спокойно и бесстрастно, не спуская глаз с Элиаса, которому старый Аттиа что-то объяснял про свой фотоаппарат. По телевизору шла реклама с музыкой.

– А потом? – спросил Мориц.

– В восемьдесят втором израильтяне вторглись в страну. Они заставили ливанцев выгнать ООП. Мы с Халилем должны были отправиться на одном из кораблей в Тунис. Но Халиль не хотел бросать своих родителей. Они все еще жили в лагере. Я же рвалась уехать, не ради себя, а чтобы у Элиаса была нормальная жизнь. Халиль спрашивал: если наши бойцы уйдут, кто будет защищать беженцев? Мы спорили ночь за ночью, и корабли уплывали без нас. Арафат махал камерам с палубы, выдавая поражение за победу, – в этом он мастер. Они дали ему гарантию, что мирных жителей никто не тронет. Затем съемочные группы улетели домой, а через несколько недель произошла резня в лагерях беженцев. Ты наверняка слышал об этом.

Сабра и Шатила. Мориц вспомнил, как выключал международные новости, потому что больше не мог выносить этих кадров. Телевизор сделал людей черствыми, ведь казалось, что мир состоит из одних ужасов. Но некоторые события прорывали безразличие, врезались в память. Такой была трагедия в Сабре и Шатиле. И чем больше Мориц узнавал о закулисной стороне этой истории, тем больше приходил в ярость.

– В тот день Халиль поехал навестить родителей. Никто из них не выжил. Это была последняя из трех его жизней.

Амаль помахала Элиасу, который фотографировал месье Аттиа. Он помахал в ответ и сфотографировал ее и Морица. Улыбка застыла на губах Морица.

– Затем пришла телеграмма от моего отца. Три слова: УВЕЗИ ЭЛИАСА. ПАПА. Друг достал нам два билета на корабль в Тунис. Я бросила все.

Мориц молчал. Он хотел подвести к вопросу, был ли Халиль членом «Черного сентября». Но какое это имело значение?

Амаль пристально посмотрела на него. Она будто читала его мысли.

– Мне очень жаль, – сказал Мориц, в то же мгновение осознав, насколько пусто прозвучала эта фраза. Издевательски, беспомощно.

Если бы немецкие власти позволили Амаль и Халилю закончить учебу в Германии, сейчас бы их семья жила в типовом домике где-нибудь на окраине города. Она – врач, он – инженер, двое детей. Дикие студенческие дни остались позади, все остепенились. Родительские собрания, гриль с соседями, новый «гольф».