их ритму. Плыл в людском потоке по медине, причаливая к прилавкам с едой и кальянным, мечтая потерять себя.

* * *

Ежедневно, жадной тенью, он таился в машине неподалеку от дома Амаль. Профиль ее передвижений: непредсказуемый. Обычно с кем-то, редко в одиночку, партнера нет. Ее друзья: мужчины и женщины. Поздние ночные встречи, распорядок дня нерегламентированный, множество телефонных звонков. Только ему она не звонила.

* * *

Мориц использовал это время для продвижения бизнеса. Его боссы проделали отличную работу: разослали брошюры, вели телефонные переговоры, предупреждали о его приезде. Первым клиентом стал фотомагазин на проспекте Свободы. Владелец Ламин Аттиа был приятным пожилым господином, сидевшим в своем ателье в окружении свадебных фотографий и портретов в золотых рамках. Если немцы выбирали для фона пляжи с пальмами, то местные жители любили водопады и альпийские панорамы. Месье Аттиа запросто мог быть старым мистером Сарфати с улицы Яффо, в другой версии его жизни. Он представил Морицу своего сына Мохамеда, который должен теперь перенять магазин. Они легко понимали друг друга, на смеси ломаного французского и вкраплений немецких слов. Руди Фёллер, «Бавария Мюнхен», «мерседес» – это был мостик.

Бизнес в арабском мире хорош тем, что он никогда не бывает просто бизнесом. Месье Аттиа пригласил Морица домой, представил его друзьям и родственникам, это было признание его присутствия здесь, о чем узнавали и другие. Один контакт приводил к другому. Никто не задавал бестактных вопросов. Он был просто Мориц, l’allemand, немец.

* * *

Еженедельно Мориц отправлял отчет Ронни. Зашифровывал, фотографировал и отдавал пленку стюардессе «Эйр Франс», которая передавала ее своему знакомому в Париже. Только заручившись доверием Амаль, Мориц сможет выйти на главные цели. Все, кто входил в «Черный сентябрь», были в расстрельном списке.

* * *

Мориц размышлял, как бы ему устроить вторую «случайную» встречу, когда в его комнате зазвонил телефон.

– Месье Райнке? Пришла дама, которая хочет с вами поговорить.

– Как ее зовут?

– Просто дама.

– Скажите ей, что она может подняться.

– Нет, сэр. Она хочет встретиться с вами в баре.

Амаль в неброском летнем платье сидела на одном из диванов, а рядом с ней – Элиас.

– Скажи «бонжур» месье Морицу.

– Бонжур, месье.

Мальчик встал и открыто посмотрел на него, уверенно, но не без напряжения, словно мать подготовила его к встрече, смысл которой он не понимал. На мальчике были вельветовые брюки, рубашка и полуботинки, он казался хорошо воспитанным, лишь иногда на лице проскальзывало озорство. Когда Мориц опустился в кресло рядом с диваном, Амаль пересадила сына между ними. Словно желая показать Морицу, что встреча ради ребенка, а не для нее.

Официант принес воду. Бар отеля «Мажестик» был одним из немногих мест, где в Рамадан еду подавали в течение дня. Ни слова о Мюнхене, ни слова о Халиле. Мориц спросил мальчика о школе, а затем перевел разговор на Амаль. Она работает секретаршей в ООП. Она этого не скрывала, наоборот, гордилась. В Бейруте она пыталась возобновить учебу в медицинском институте. Но государственный университет не принимал палестинцев, поскольку в Ливане им запрещено работать по таким престижным профессиям, как врач, юрист или инженер. Поэтому она работала секретаршей в разных местах и копила деньги на учебу в бейрутском Американском университете. Затем началась гражданская война.

– Пытаешься воспитать своего ребенка в любви и не можешь объяснить ему, почему мужчины на улице стреляют друг в друга. Христиане против мусульман. Халиль был мусульманином, но для нас религия не имела значения. В знак протеста студенты сожгли свои удостоверения, где было вписано их вероисповедание. Кто я, мама? – как-то спросил Элиас. И я сказала: если тебя спросят, отвечай: я – палестинец!

Амаль излучала внутреннюю гармонию, противоречившую ее изломанной биографии. Ее несгибаемое самообладание непреодолимо притягивало Морица. Возможно, потому, что в нем самом недостает стержня, подумал он. Тем более сейчас: сложная хаотичная структура, скреплявшая его изнутри, уже грозила рассыпаться. А еще, возможно, и потому, что Ясмине, при ее внешнем сходстве с Амаль, всегда не хватало этой цельности. Ясмина была хаосом, с самого начала, а он пытался упорядочить ее. И когда они наладили подобие размеренной жизни на улице Яффо, тревога, что разъедала Ясмину изнутри, вырвалась и все разрушила. Ей не хватало связи с твердой почвой, которую она восполняла силой воли. Но никакая воля не могла справиться с бурями в ее душе. Амаль же, напротив, всю жизнь несет в себе стены родного дома. Несмотря на все потери, ее внутренний каркас нетронут.

– Как поживает твоя семья? – спросил Мориц.

– Моего брата освободили. К нему перешло папино дело. Женился. Трое детей.

– Рад слышать. У тебя есть фотография?

Она открыла бумажник и показала фотографию Джибриля с женой и тремя дочерьми. Снято в фотостудии на фоне эффектного фотофона. Но то были не водопады и не пальмы. А Купол Скалы.

Красивые. Выглядят счастливыми.

Это семейство вполне могло бы появиться в дверях его студии на проспекте Кармель.

– А твой отец? Он побывал в Яффо?

– Нет.

– Даже погостить?

– Погостить? – переспросила она с сарказмом.

Мориц больше ничего не спрашивал, даже о Халиле, за что она, похоже, была благодарна. Наконец Амаль решила, что разговор окончен, и начала прощаться. Похоже, она посчитала, что обязана представить Морицу своего сына. Но безо всякого продолжения.

Амаль встала. Элиас последовал за ней. И тут Морицу повезло. На помощь пришла его «профессиональная деформация» – выходя из комнаты, он всегда клал в пиджак карманную фотокамеру, на всякий случай. Он достал камеру и протянул Элиасу:

– Это тебе.

– Нет, мы не можем это принять, – возразила Амаль, впервые потеряв контроль над ситуацией.

– У меня их несколько. Это рекламные подарки. Правда. Я буду рад, если он увлечется фотографией.

Это был серебристый фотоаппарат «Агфаматик», в котором пленка прокручивалась при нажатии на корпус. Камера легко помещалась в кармане брюк. Элиас взял фотоаппарат, не спросив у матери. До этого момента он говорил, только когда Амаль ему позволяла, и вот впервые что-то решил сам. Мориц показал ему, как наводить на резкость, как спускать затвор. Элиас разрывался между послушанием и восторгом.

Мать не смогла ему отказать.

– Хорошо. Но скажи «мерси»!

– Мерси, месье.

– Сфотографируй нас, – предложил Мориц.

– Нет-нет, – запротестовала Амаль. Но все же уступила.

Его первая фотография.

– Когда отснимешь всю пленку, приноси ее мне, – сказал Мориц. – Отдадим ее в проявку.

Он боялся, что Амаль наложит вето. Но она ничего не возразила – по крайней мере, в его присутствии.

Когда они уходили, у Морица возникло чувство, хотя и не очень уверенное, что Амаль тоже была рада снова его видеть.

* * *

Через